Герои космодесанта

Торп Гэв

Ошметки плоти и кровавый дождь из тела поверженного Оратора посыпались на доспехи Кадая. Потрясенный, капитан медленно опустил инферно-пистолет. Странная тишина повисла над сражающимися. Враги застыли, что тоже выглядело странно, и капитан Саламандр тревожным взглядом поискал источник выстрела.

Прямо над ним, нависая над алтарем храма, располагался балкон с перилами. В темном проеме ниши громоздилась фигура в кроваво-красных силовых доспехах и с дымящимся болтерным пистолетом в руке.

Чешуя, украшавшая боевые латы этого воина, напоминала чешую древних

доисторических ящеров. Стальные перчатки доспехов имели причудливую форму птиц с длинными красными, как киноварь, когтями. Молнии темных энергий, потрескивая, мерцали между когтями рубиновыми дугами. В одной руке воин сжимал жезл из серебра, с набалдашником в виде оскаленной головы дракона; в другой — болт-пистолет, который он уже убирал в кобуру. Широкие наплечники чешуйчатого доспеха, словно составлявшего единое целое с телом воина, завершались выгибающимися вниз рогами. На голове воина не было шлема, и взорам всех присутствующих были видны жуткие шрамы. Огонь безжалостно изувечил некогда благородные черты воина: исказил, стер их и превратил его лицо в жуткую комбинацию бугристой кожи, воспаленных рубцов и обнажившихся костей черепа. Это было лицо самой смерти, отвратительное и обвиняющее.

По спине Кадая прошел холод, словно на нее плеснули ледяной водой. Перед ним стоял призрак того, кто много лет назад умер в страшных муках. И все же он был из плоти и крови и, как восставшее из могилы привидение, жаждал мести.

— Нигилан…

— Капитан… — отозвалось привидение, и его голос прозвучал как треск иссохшей земли под немилосердно палящим солнцем, но глаза пылали неукротимым алым огнем.

Праведный гнев сменил оцепенение, и лицо Кадая посуровело.

— Отступник! — прорычал капитан.

Мучительный спазм сжал грудь Дак'ира, когда он увидел этого страшного воина, и сознание его вновь погрузилось в жуткий кошмар его сна…

Аура Иерон будто растворился в сером небе Морибара. Вырезанные из кости обелиски устремлялись в бескрайний стальной небосвод, а бесконечные тропы вились между склепами, по полям мавзолеев, по долинам гробниц. Дак'ир шел среди тысяч и тысяч могил, через фаланги крипт, вдоль батальонов рак с мощами, сквозь подземные катакомбы, пока сей скорбный путь не привел его наконец к пределу.

Там, под холодной сырой землей, располагалась огромная печь крематория, которая кипела, горела, шипела, излучая яркий, но далеко не приятный и совсем не влекущий к себе свет.

Острая боль пронзила тело Дак'ира, и видение сменилось. Он схватился руками за грудь, но не почуял под пальцами свой черный панцирь. Теперь он снова был скаутом и, стоя у входа в крематорий, смотрел в огромную огненную яму, способную вместить титана, которая горела, горела, горела… до самого расплавленного ядра Морибара!

Затем Дак'ир увидел двоих Астартес, которые из последних сил карабкались по краю этих врат в огненную смерть. Нигилан отчаянно цеплялся за капитана Ушорака, а его черные силовые доспехи трескались от невыносимого жара, поднимающегося снизу.

Грозная пропасть бурлила. Лопались раскаленные пузыри, и всплески лавы фонтанами прорезали воздух, и внезапно исполинский столп пламени вырвался из ямы крематория. Сплошная стена огня скрыла воинов, и Дак'ир

заслонил глаза рукой. Чьи-то сильные руки схватили его за плечо и оттащили подальше от исполинского гейзера, в то время как отступники, которых он должен был доставить на суд, а вовсе не убивать, нашли свою судьбу во власти огненной стихии. Едва различимый за плотной завесой огня, Нигилан отчаянно вопил, и лицо его плавилось в огне…

Дак'ир вернулся к реальности. Болезненное головокружение, которое он испытывал, грозило заглушить все его чувства, и он, мобилизовав все свои силы, постарался взять себя в руки. Во рту чувствовался привкус крови, а перед глазами плясали черные точки. Сорвав с себя шлем, сержант попробовал успокоить дыхание.

А где-то в храме между тем шел разговор…

— Ты не умер! — обвиняющим тоном начал Кадай, глядя снизу вверх на воина.

Достаточно было бы одного выстрела, чтобы сбить отступника с балкона, но руки капитана будто налились свинцом.

— Я выжил, — отозвался Нигилан, чье обезображенное лицо вдобавок к рубцам прорезали глубокие морщины — из-за усилий, которые отступник прилагал, чтобы психически подавить Саламандр.

— Ты должен был предстать перед судом, а не встретить смерть! — сказал Кадай и кровожадно улыбнулся. — Ты взорвал крематорий и тем самым возбудил нестабильное ядро Морибара! Ты спровоцировал извержение, чтобы бежать, а заодно убить меня и моих братьев. Гибель Ушорака — на твоей совести! Твоей и его самого!

— Не смей говорить о нем! — вскричал Нигилан, и красные токи энергий вырвались из его глаз и рассыпались зигзагами молний вокруг психосилового жезла.

Однако излив ярость, Драконий Воин быстро пришел в себя.

— Убийца здесь ты, Кадай! Ничтожный военачальник, который ни перед чем не остановится, чтобы заполучить свою добычу! Но в одном, возможно, ты прав!.. Я и вправду тогда погиб, чтобы родиться вновь!

Кадаю удалось чуть приподнять свой инферно-пистолет. Психическая хватка Нигилана ослабевала. Капитан уже готовился одним волевым рывком освободиться из его хватки и пристрелить предателя на месте, когда тело Оратора вдруг начали сотрясать конвульсии.

— Теперь это уже не имеет значения, — добавил Драконий Воин, отступая в тень балконной ниши. — Для тебя-то уж точно…

Нигилан снял психические путы, и Кадай выстрелил ему вслед из инферно-пистолета, расплавив секцию балконных перил. Саламандр уже хотел броситься в погоню, когда вокруг тела Оратора вдруг сгустилась какая-то темная аура и необъяснимым образом подняла почти обезглавленный труп. Еретик теперь болтался над землей, как туша в лавке мясника.

Медленно, мучительно медленно для свидетелей этой сцены труп поднял то, что осталось от его головы: всем открылось его изуродованное лицо, наполовину уничтоженное болтерным выстрелом. Блестящая красная плоть, которая частично покрывала залитый кровью череп, жутко мерцала в тусклом свете храма. То, что осталось от черепа Оратора, вдруг треснуло, как яичная скорлупа, и стала видна влажно поблескивающая кобальтовая кожа. На свет готовилась появиться злобная, вызванная сюда из другого, нереального измерения сущность. На материальный план мира пробилось нечто… противоестественное.