Герои русского парусного флота
Шрифт:
Тяжёлая война близилась к победному концу. Под развевающимися знамёнами русские полки вступили в поверженный Берлин. Прусский король Фридрих уже готовился принять все пункты капитуляции, но тут внезапно умирает императрица Елизавета Петровна и на российский престол садится её голштинский племянник Пётр III. Первым же указом новоявленный монарх прекращает боевые действия: Пётр III боготворил Фридриха II Прусского. В одно мгновение, казалось бы, подписанный победный мир обратился в мир постыдный. России так и не пришлось вкусить плодов своих побед, щедро оплаченных жизнями её сыновей.
Корабли Балтийского флота вошли в гавани. Потянулись серые будни. Новый император флотских не баловал: денег не давал, в море не пускал. Вместо службы морской насаждал солдатскую.
Было так и в летнюю кампанию 1762 года, когда большая часть кораблей балтийских так и оставалась на приколе. В море ушли лишь немногие счастливцы, остальные маялись на службах караульных. Не попал в тот год плавать и Михайла Кожухов. Кто знает, так и остался бы в его памяти тот год как пропавший, если бы не события большой политики, в которые он оказался вовлечён волею случая. В те дни, когда никому не известный мичман Кожухов обходил рундом кронштадтские караулы да назначал им суточные пароли, в Санкт-Петербурге назревали события важности первостепенной. Позор Прусского мира, преклонение нового императора перед вчерашними врагами возмущали в те дни каждого честного россиянина. Особенно же неистовствовала гвардия, полки Семёновский и Преображенский.
Не сразу, а постепенно сложился в столичных кругах заговор во главе с братьями Орловыми. Знаменем заговорщиков стала жена императора Екатерина. К июню 1762 года всё было готово, а сигналом к выступлению стал отъезд Петра III на отдых в Петергоф. Ранним утром 28 июня заговорщики барабанным боем подняли гвардейские полки. И уже час спустя в Елизаветинском дворце лихорадочно совещались, что следует предпринимать далее. Братья Орловы настаивали на немедленном походе на Петергоф и пленении императора. Гвардейцев осаживал глава Иностранной коллегии Никита Панин. Прося внимания, стучал перстнем о стол.
— Наиважнейшим пунктом для дела нашего сейчас не Ранинбом будет, а крепость Кронштадтская! — убеждённо настаивал он.
— При чём здесь крепость морская, когда голштинец в Ранинбоме сидит? — набросился на дипломата Григорий Орлов.
Панин, вздохнув, покачал головой:
— А при том, что как только господа Орловы на конях своих к Ранинбому поскачут, то император наш, на яхту сядючи, самым спокойным образом в крепость сию и убудет, а потом попробуй, выковырни его оттель.
Сидевшая дотоле молча Екатерина взволнованно заговорила:
— Боюсь, что крепость сия уже извещена супругом моим о наших намерениях и сторону его взяла!
Речь императрицы бесцеремонно оборвал Григорий Орлов:
— Бояться нам нечего, вся сила у нас! А про Кронштадт пусть скажет человек морской. Вон он в углу затаился да помалкивает!
Все оглянулись. В дальнем углу залы, сгорбившись, сидел старенький адмирал Иван Лукьянович Талызин, неважный флотоводец и хороший администратор.
— Давай, давай, Иван Лукьянович, нам и минута дорога! — заторопили его Орловы.
Талызин, кряхтя, встал. Сам маленький, горбатенький, лицо — что печёное яблоко. Откашлялся и прошамкал:
— Известное дело, что Кронштадт императором обо всех наших злонамерениях извещён. Но при всём том Петра моряки наши кронштадтские не любят, а голштинцев его и вовсе презирают!
— Однако сие не мешает командиру кронштадтскому Льюису быть у императора в фаворе великом, а комендант тамошний Нумерс и вовсе из голштинцев! — вставил ядовито Панин.
— С Иваном Ивановичем сговориться завсегда можно, — махнул скрюченной рукой Талызин. — А Нумерс ваш моряк никакой, морем не пытан! За ним никто не пойдёт!
— А тебе, Иван Лукьянович, поверят ли кронштадтцы? — с нескрываемым волнением спросила Екатерина.
— Мне-то поверят! — важно насупился адмирал. — Я в заседаниях коллегии столько штанов протёр, сколько ваш Нумерс и годов не прожил! Меня ещё сам государь Пётр Алексеевич за нерадивость в науках навигацких за ухи драл! Ежели не мне, то кому же на флоте ещё верят?
— Тогда тебе, Иван Лукьянович, и карты в руки! — обрадовалась Екатерина и, подойдя к столу, быстро начертала на листе бумаги: «Господин адмирал Талызин от нас уполномочен в Кронштадт, и что он прикажет, то и исполнить. Июня 28 дня 1762 года. Екатерина».
Лист она передала Талызину.
— Езжай, — сказала, — Иван Лукьянович, в крепость Кронштадтскую да сделай всё возможное, что бы сия фортеция к супругу моему не переметнулась и прибежища ему не дала! А я уж заслуг не забуду! Господь с тобой!
До Кронштадта Талызин добирался катером. Ветер был попутный, шли ходко. Адъютант адмиральский лейтенант Елагин дорогой заряжал пистолеты.
— Ты зачем это пульки в стволы кладёшь? — с опаской косился на своего не в меру решительного помощника-адъютанта Талызин.
— А как голштинцы нас на пристани хватать станут, то я их, точно воробьёв, и пощёлкаю! — невозмутимо отвечал тот.
— Типун тебе на язык, дурень! — озлился адмирал. — Как пальнёшь, так на рее и вздёрнут, а заодно и меня с тобою рядышком. Тебе-то что! А каково мне-то будет, старцу почтенному, пред всем честным народом ногами дрыгать? А?
— Зря беспокойство ваше, господин адмирал! — отвечал Елагин, пистолеты за пояс засовывая. — Ежели план наш сорвётся, то всё одно рядышком висеть будем!
— Одно слово — дурень! — плюнул в сердцах Талызин.
Так и плыли.
Тем временем в Петергофе происходили события не менее драматичные. Узнав о заговоре своей супруги, Пётр III стал лихорадочно искать выхода.
— Будь у меня войско, я б немедленно повёл его на Петербург! — говорил он приближённым. — Но войска нет. Посему следует, пока не поздно, бежать в Берлин к Фридриху и во главе его гренадер вернуться обратно…
К растерянному императору подошёл стоявший дотоле в сторонке фельдмаршал Миних. Полководец взял Петра под локоть.