Герои русского парусного флота
Шрифт:
— Не о том думаете, ваше величество! Сейчас не бежать, а самому нападать надобно!
— С чем же я нападать буду, когда у меня и сотни верных солдат не наберётся? — оттолкнул его в гневе император.
В ответ Миних вымолвил лишь одно слово:
— Кронштадт!
Тотчас, не теряя времени, в морскую крепость были отправлены наиболее надёжные люди: генерал Девьер и князь Иван Борятинский.
Ровно в 10 часов утра в крепости Кронштадской смена караула. Утром 28 июня на гарнизонный вахт заступил мичман Михайла Кожухов. Расставив по бастионам часовых и объявив им суточный пароль, доложился он дежур-майору
Старый, ещё петровской закваски, адмирал состоял в те годы первейшим членом морской комиссии по флотскому переустройству, одновременно командуя сразу двумя корабельными дивизиями. Седому старцу благоволил сам император: не далее как месяц назад самолично повесил ему на грудь Александровскую ленту. Внимательно выслушав посланцев Петра III, Льюис заверил генералов, что проникновения людей мятежной императрицы в Кронштадт он не допустит.
После разговора Девьер остался для присмотра в крепости, а князь Борятинский поспешил в обратный путь с доброй вестью. На выходе из гавани яхта разминулась с катером под адмиральским флагом. То спешил в Кронштадт Иван Лукьянович Талызин. На причальной стенке прибывших поджидал мичман Кожухов, уже получивший строгий приказ о недопущении посторонних в крепость.
— Отчаливай! Не велено приставать! — кричал он, потрясая шпагой.
Из кормовой каютки высунулся Талызин.
— Это я, твой адмирал! Ты не узнаёшь меня, сынок?
— Узнаю, ваше превосходительство, — смутился мичман. — Да не велено никого пускать!
— Кем не велено?
— Комендантом здешним Нумерсом!
— Это почему ж? — помрачнев, поинтересовался адмирал.
— Сам не ведаю! Говорят, что в Петербурге гвардия мятеж учиняет, а император к нам прятаться вскорости приедет!
— А любишь ли ты императора нашего голштинского, сынок? — повысил голос Талызин.
— Любви к особе его не питаю, а верность храню лишь присяге, Отечеству данной!
— А желаешь ли ты, чтобы Отечество наше стало хлевом голштинским да прусским? Хочешь ли ты, мичман, новых биронов для державы своей?
— Нет!
— Так впусти ж меня в Кронштадт, сынок!
Отступив в сторону, Кожухов крикнул на катер:
— Кронштадт открыт перед вами, ваше превосходительство!
Едва вступив на причальные доски, велел Талызин Кожухову собрать всех караульных. Под барабанный бой сбежались матросы и во главе с адмиралом да мичманом двинулись к комендантскому дому. По пути адъютант Елагин присоединил к отряду команду дежур-майора Коняева. Девьер и Нумерс были застигнуты врасплох. У них отобрали оружие, а Кожухов отвёл их в гаупвахт. Ключ от замка амбарного повесил себе на шею.
— Так надёжней будет! — пояснил Талызину.
Затем двинулись к дому Льюиса. К своему старому сослуживцу Талызин вошёл один. Адмиралы препирались долго. Льюис поначалу противился. Но когда в комнату вошёл адъютант Елагин и принялся, как бы между прочим, взводить курки своих пистолетов,
— Делайте что хотите, меня сие не касается! Кто осилит, тому верой и правдой служить стану!
Поднялся с кресла, ругнулся матерно и, хлопнув дверью, ушёл к себе в спальню.
Теперь вся кронштадтская власть окончательно перешла в руки Талызина. Чтобы избежать ненужных волнений среди гарнизона, велел адмирал до поры никого более в заговор не посвящать, доверив дела лишь Коняеву с Кожуховым.
Тем временем в Петергофе царило радостное оживление. Свита императора спешно покидала дворец. В придворную яхту с Петром сели фаворитка Елизавета Воронцова да прислуга, в стоявшую рядом галеру — прусский посол да придворные. Все были веселы. Впереди их ждал верный и неприступный для врагов Кронштадт. Даже известие о том, что гвардейская кавалерия уже подходит к Петергофу, особого огорчения не вызвало.
— Представляю физиономию моей дражайшей супруги, когда ей сообщат, что Ранинбом пуст, а я уже в Кронштадте! — весело смеялся Пётр. — Вперёд! Мы ещё посмотрим, кто кого осилит! Великий Фридрих будет гордиться своим достойным учеником!
Взвились паруса, ударили о волну вёсла, и суда легко понеслись к синевшим вдалеке кронштадским фортам.
…На входе в Кронштадт императорская яхта внезапно упёрлась в перегородивший вход бон (это тоже успел сделать расторопный мичман Кожухов). На причале было до странности пустынно: никто не спешил встречать прибывающего императора. Пётр III заволновался. Пересев в шлюпку и обогнув бон, он направился к причальной стенке. А там уже стоял морской офицер. Широко расставив ноги в ботфортах, он крепко сжимал шпагу.
— Отдать бон! — крикнул Пётр с гневом в голосе. — Немедленно впустите меня в крепость!
— Не велено! — отозвался офицер. — Ретируйтесь в море, покуда целы!
— Ах ты негодяй! — закричал было император, но его одёрнул сидевший рядом фельдмаршал Миних:
— Ваше величество, сей мичман исполняет ваш же приказ о недопущении посторонних лиц в крепость.
— Это другое дело! — обрадовался Пётр. — За верность я награждаю щедро!
Он встал во весь рост и, сорвав с головы треуголку, чтобы лучше было видно лицо, закричал своим тонким голосом:
— Всмотрись, пред тобой твой император!
Однако вопреки всем ожиданиям упоминание титула на моряка никакого действия не возымело. Далее же произошло совсем невероятное. В ответ на императорские слова мичман Кожухов (а это был он) лишь отрицательно покачал головой:
— Нет у нас боле императора, а есть императрица Екатерина Алексеевна! Поворачивай, пока цел!
— Мичман! — вскричал, срываясь на фальцет, Пётр, чуть не плача. — Впусти в Кронштадт — и ты адмирал!
— Лучше быть мичманом флота российского, нежели адмиралом голштинского! — ответил Кожухов. — К бою!
Подбежавшие матросы вскинули свои длинностволые фузеи. Их решительные, обветренные лица не сулили ничего доброго.
Пётр кинулся в отчаянии к Миниху:
— Фельдмаршал! Не попытаться ли нам атаковать наглецов? А этого предерзостного мичмана велите повесить, как только закончится мятеж!
Многоопытный Миних лишь скривил свою бульдожью физиономию:
— Через минуту они постреляют нас, как воробьёв. Сей морской офицер весьма решителен. Это вам не Пруссия, ваше величество, это Россия!