Героические были из жизни крымских партизан
Шрифт:
— Товарищ, вы ранены... — бросилась к ней женщина.
Дуся ещё раз шагнула и упала замертво.
БОЛЬШОЙ «ПРОЧЁС»
Четвёртого июля 1942 года на Крымском полуострове наступила тишина... Необычная, странная.
Привыкнув за двести пятьдесят дней к непрерывному боевому гулу на западе, мы напрягали слух, надеясь, что тишина эта — только миг, но... нет... Она больше не нарушалась. Иногда только раздавались автоматно-пулемётные очереди и так же внезапно затихали.
Сводку Информбюро о бессмертно-героической обороне Севастополя и результатах её мы выслушали в тяжёлом молчании, некоторые
Мелкими группами прорывались к нам через вражеские заслоны моряки — уцелевшие защитники города.
Ночью у костра мы перезнакомились с ними. Кто-то из них тихо запел:
Раскинулось Чёрное море.
Лишь волны бушуют вдали,
Огромно народное горе, —
Враги в Севастополь вошли...
Тишина, тишина. Тревожными взглядами смотрим на маленький радиоприёмник, который приносил свежие обнадёживающие слова. А теперь? Немецкие танки катятся к Ростову.
Моё усталое сердце не выдержало. Главный врач крымского леса — Полина Васильевна Михайленко — чуть ли не силой заставила сдать отряды под командование Георгия Северского и уложила меня в санитарную землянку очень близкого мне Бахчисарайского отряда.
Македонский ко мне внимателен, тактичен... Конечно, Михаил Андреевич тяжело переживает падение Севастополя. Увидел я его как-то одиноко сидящим на сваленном бревне и во все глаза глядящим на запад, где почти девять месяцев не стихал бой, он как бы вещал нам: «Севастополь жив!» А теперь лишь кричат одни кукушки, годы кому-то насчитывая. И столько в глазах его было ожидания, что казалось, вот-вот снова заговорит фронт, Михаил Андреевич крикнет на весь лес: «Жив родной город, бьётся!..»
Тихо в крымских лесах, тихо в крымских сёлах. И в поверженном Севастополе — тишина. Лишь догорает то, что не догорело в дни штурма.
По разведданным и сами фашисты оглушены этой тишиной, как рыба подводным взрывом. Они рвались в Севастополь и под его стенами положили трёхсоттысячную отборную армию фон Манштейна. Бывают пирровы победы — пострашнее иного поражения.
Вовсю работают немецкие похоронные команды. Армада самолётов доставляет цинковые гробы, что выстроились на крымских аэродромах, в самую Германию.
Полки и дивизии срочно пополняются, вооружаются.
А что дальше? Как с нами, оставшимися теперь в глубоком вражеском тылу? Конечно, Гитлер теперь не будет в Крыму держать армию — громаду, бросит её на другие фронты. Как скоро он уберёт её с полуострова? Может, сперва — от края до края — прочешут наши леса, сделают ещё одну попытку ликвидировать партизанское движение в горах Таврии?
Да, да, Манштейн непременно попытается взять реванш за всю зимнюю кампанию против нас, в которой победа в конечном счёте всегда оказывалась на нашей стороне.
Только надо точно узнать: когда пойдут каратели в леса и горы, какой силой и с какими оперативными планами?
Наш командующий — Георгий Северский — мобилизовал лучших разведчиков.
Николай Осипович Эльяшев — молодой врач, был оставлен в Симферополе в качестве тайного партизанского разведчика. Он хорошо знал немецкий язык, а за время Севастопольской эпопеи овладел и румынским. Музыкант, приличный вокалист, с обаятельной, располагающей улыбкой, он умел общаться с людьми.
Он жил в оккупированном Симферополе, проклинаемый знакомыми, даже близкими, всеми, кто его знал до войны как рабочего парня из Керчи, которому Советская власть дала высшее образование.
Эльяшев вошёл в доверие к врагу как хороший хирург, как знаток края, человек с так называемой европейской культурой и русской душой (уж споёт в офицерской компании — любого артиста за пояс заткнёт!). Он и добытчик русских сувениров, всегда весёлый, остроумный. Карьера его была ошеломляющей: консультант всей санитарной службы румынских соединений, действовавших в Крыму, начальник лаборатории ведущего немецкого военного госпиталя.
Ни один гестаповец, ни один контрразведчик из румынской сигуранцы
даже мысленно не предполагал, что «блистательный русский доктор господин Эльяшев» работает на партизанский лес, на Советскую власть, что руководит он великолепно организованной разведывательной группой, что от; «его тянутся в лес надёжные тропы связи. Элья-шеву доверяли, мало того, считали своим человеком и не скрывали от «друга» своих секретов.
И вот в руках командира Третьего партизанского соединения Геор-гия Северского точные данные: Большой «прочёс» начнётся утром 16 июля. Против нас — восьмисот партизан под командованием Северского — выступят в полном составе 18-я пехотная дивизия, 1-я горнострелковая румынская дивизия, многочисленные полицейские формирования.
Как же противостоять этой многотысячной силе?
Что же делать, какие манёвры предпринять? Эти вопросы нависли над всем заповедным лесом, в котором стояли наши отряды. Их решать Георгию Северскому, его комиссару Василию Никанорову, командирам отрядов: Македонскому, Зинченко, Макарову, Ермакову, Чусси...
Ещё одна важная весть от Эльяшева: наступление будет стремительным. Цель карательных полков — замкнуть партизанские отряды в кольцо, штурмующими группами вытеснить их из заповедных лесов, подпереть к оголённому каменистому Хейроланскому хребту и расстрелять всей огневой мощью.
Командиры и комиссары на полянке над речушкой Пескура. Вокруг высокие кроны чашевидных сосен, душно, как в предбаннике. Присутствующие на этом оперативном сборе курят, посматривают на Северского и Македонского, что стоят в стороне .и молча глядят друг на друга. Чувствуется: решение ещё не найдено.
Георгий Леонидович Северский — кадровый командир пограничных войск. Судьба свела меня с ним давно — в 1932 году, в Дагестане. Я тогда учился на младшего командира в горнострелковом полку, а он, Северский, отбывал сверхсрочную службу в дивизионе пограничников — нашем соседе. Свела нас сцена гарнизонного клуба. Оба в актёры записались, репетировали.
Б перерыве Северский бегал в буфет — у него всегда были деньги, а я слюнки поглатывал. Однажды он толкнул меня в плечо:
— Ешь!
Французская булка и чайная колбаса — деликатес, о котором я так часто мечтал. Кормёжка в полку была довольно скудная, сидели больше на сушёной каспийской рыбе, от которой меня мутило.
Прошли годы, я стал партизанским командиром. У меня неплохая зрительная память. Как-то побывал в лесничестве Верхний Аппалах, увидел высокого, подтянутого человека, без промедления крикнул: