Героический эпос народов СССР. Том второй

Автор неизвестен

4

Покуда она его звала, Галера от пристани отплыла, Далеченько в Черное море ушла. А в то же воскресенье В полуденную пору Ильяш Бутурлак глаза раскрывает. Галеру озирает, А ни одного турчина не примечает. Тогда Ильяш Бутурлак на палубу взбегает, Кошку Самойла встречает, в ноги ему упадает: "Ой, Кошка Самойло, гетман запорожский, батько казацкий! Не будь же ты таков ко мне, Как я напоследок моего веку к тебе! Бог помог тебе неприятеля победить, Да не сумеешь ты до христианской земли доплыть! Вот как учини: Половину казаков в оковы закуй да на весла посади, А половину в дорогое турецкое платье обряди: Ведь будем еще от Козлова на Цареград путь держать, Выйдут из Цареграда двенадцать галер нас встречать, Будут Алкана-пашу с девкою Санджаковною По свиданью поздравлять, — Как будешь им отвечать?" Как Ильяш Бутурлак научил, Так Кошка Самойло, гетман запорожский, учинил: Половину казаков заковал да на весла посадил, А половину в дорогое турецкое платье нарядил. Вот они от города Козлова к Цареграду подплывают, Сразу из Цареграда двенадцать галер выбегают, Галеру встречают, из пушек стреляют, Алкана-пашу с девкою Санджаковною По свиданью поздравляют. Но Ильяш Бутурлак делом смекнул: Сам на передний помост шагнул, Турецким беленьким платочком махнул, — То по-гречески, как грек, говорит, То по-турецки, как турок, кричит. Молвит: "Вы, турки-янычары, братцы, не шумите, От галеры в сторону отступите, Наш Алкан-паша пировал всю ночь, Головы поднять ему невмочь, С похмелья болеет. Сказал: "Как пойду назад, Не забуду вашей ласки, встретить буду рад!" Тогда турки-янычары от галеры отступали, К Цареграду отплывали, Из двенадцати пушек палили-стреляли, Почет воздавали. А казаки тоже не зевали — Семь штук больших пушек заряжали, Почет отдавали. После на Лиман-реку поспешили, Перед Днепром-Славутой головы склонили: "Хвалим тя, господи, и благодарим! Были пятьдесят и четыре года в неволе, Так не даст ли нам бог теперь хоть часочек воли!"

5

А на Тендре-острове Семен Скалозуб С войском в заставе стоял Да на ту галеру взоры кидал, Своим казакам такое сказал: "Казаки, панове-молодцы! То ли без толку эта галера бродит, То ли пристани не находит, То ли войско на ней царево, То ли вышла за добычей на ловы? Так вы, молодцы, примечайте — По

две больших пушки заряжайте, Ту галеру грозным громом встречайте — Гостинцем угощайте!" Казаки ему отвечают: "Семен Скалозуб, гетман запорожский, Батько казацкий! Видно, сам ты боишься И нас, казаков, страшишься. Не без толку эта галера бродит, И пристань она находит, И нет на ней войска царева, И не вышла она за добычей на ловы, — Это, может, давний, бедный невольник из неволи убегает". "А вы не доверяйте, Хотя бы по две пушки заряжайте, Галеру грозным громом встречайте, Гостинцем угощайте: Коли турки-янычары — побивайте, Коли бедный невольник — помогайте!" Тут казаки, словно дети, неладно поступили: По две пушки больших зарядили, Галеру гостинцем угостили, Три доски в судне пробили, Воды днепровской напустили… Тогда Кошка Самойло, гетман запорожский, Делом смекнул, Сам на помост шагнул, Алые, крещатые, давние знамена достал, развернул, Распустил, К самой воде опустил, Сам низко-пренизко голову склонил: "Казаки, панове-молодцы! Не без толку эта галера бродит И пристань знает, находит, И нет на ней войска царева, И не вышла она за добычей на ловы: Это давний, бедный невольник, Кошка Самойло, домой возвращается снова Пятьдесят и четыре года пробыли мы в неволе, Так не даст ли нам бог теперь хоть часочек воли!" Тогда казаки на каюки вскочили, Галеру за расписные борта ухватили, На пристань тащили: Дуб за дубом, и с Семеном Скалозубом На пристань встащили. Тогда злато-синие киндяки поделили казаки, Златоглавы — атаманы, Турецкую белую габу — казаки-бедняки: А галеру на огне спалили, А серебро-злато на три части поделили: Первую часть отложили, на церкви дарили — На святого Межигорского Спаса, На Трахтемировский монастырь, На святую Покрову сечевую дарили, — На тех, что давним казацким коштом возводили, Чтоб они, с утра до ночи, Милосердного бога за казаков молили. А вторую часть меж собой поделили: А третью часть сложили, Пир учинили, Гуляли, пили, Из семипядных пищалей палили, Кошку Самойла поздравляли, хвалили: "Здоров, — молвят, — здоров, Кошка Самойло, Гетман запорожский! Не сгинул ты в турецкой неволе, Не сгинешь с нами, казаками, на воле!" Правда, панове, полегла Кошки Самойла голова В Киеве-Каневе монастыре… Слава не умрет, не поляжет! Будет, будет слава: Промежду казаками, Промежду друзьями, Промежду удальцами, Промежду добрыми молодцами. Утверди, боже, людей наших, Христианских, Войска Запорожского, Донского, Со всею чернью днепровскою, низовою, На многая лета, По конец света!

Ивась, вдовий сын, Коновченко

1

Как на славной Украине, Ой, да кликнул клич Филоненко, Корсунский полковник, — Зовет на Черкень-долину гулять, Славы рыцарской войску добывать, За веру христианскую крепко стоять: "Которые казаки, Да и мужики, Не охочи даром землю пахать, Над плугом спины ломать, Желтые сафьянцы марать, Черные адамашки пылью посыпать, — Славы рыцарской войску добывайте, За веру христианскую однодушно вставайте!" Тут есаулы по селеньям, городам побежали, Все улицы навещали, Винокуров, Банщиков Так оповещали: "Гей, вы, истопники, Банщики, Пивовары, Корчемники! Полно вам по винницам вино курить, Полно по броварням пиво варить, В банях печи топить, В грязи-копоти валяться, Толстым рылом мух услаждать, Задом сажу вытирать, — Идите за нами на Черкень-долину гулять!" Так-то они в божий час В городок Черкасы прибежали. Правду молвить, панове, Была в городе Черкасах вдова, По мужу Грициха, По прозванью Коновчиха, И был у нее сын один — Коновченко Ивась, вдовий сын. Она его с малых лет при себе содержала, До возраста внаймы не отпускала, На старость лет славы да памяти от него ожидала. Вот Ивась Коновченко по рынку гуляет, Сладкий мед-пиво попивает, Слышит — казаков скликают. Он к вдове прибегает, Слезно умоляет: "Матушка моя, честная вдова, Престарелая жена! Вот бы ты, мать, четверку волов работных Да трех волов запасных взяла, В город Крылов отвела, Корчмарю продала, Да еще полсотни червонцев доплатила, Коня, ради славы казацкой, мне купила, А ее душа моя молодецкая давно возлюбила". "Сын мой, Ивась, Вдовий сын, Коновченко! А не лучше ли тебе на тех волах пахать, Казаков на хлеб, на соль приглашать, — Станут тебя и без службы воинской знать-почитать!" "Хоть и стал бы я, — говорит он, — мать, Казаков на хлеб, на соль приглашать, Всё будут меня казаки презирать, Гречкосеем, лежебокой называть. Ой, не охоч я, мать, На пахоте ноги обдирать, За плугом спину ломать, Желтые сафьянцы марать, Алые адамашки в пыли валять, — А хочу я, мать, По долине Черкени погулять, Обычай казацкий познать, Похвалу от людей услыхать, За веру христианскую крепко постоять".

2

Только вдова такое слово услыхала, Сердце у нее гневом воспылало, Все снаряжение казацкое собрала, В горнице заперла, А саблю булатную, Пищаль семипядную На стене забыла: В церковь идти время наступило, Колокол заслышав, в дом господень вдова поспешила… Вдовий сын, пробудясь, глазами поводит, Взад-вперед по светлице ходит, Снаряжения казацкого не находит. Тогда саблю булатную в руки берет, Пищаль семипядную на плечи кладет, За войском пеший идет… А войско идет — что пчелиный рой гудёт. Старая вдова церковь, божий дом, покидала, Войско глазами озирала, Все Ивася искала. Сыне своего прелюбезного в лицо не узнала, К себе домой прибежала, — По остаткам снаряжения поняла, Что Ивася ее доля унесла… Тогда начала она сына проклинать, Руки свои белые к небу воздымать: "Дай, боже, милосердный, чтоб моего сына Первая пуля насмерть поразила!" А когда гнев от нее отошел, Обедать не села за стол, На двор выбегает Горестно взывает: "Дай, боже, милосердный, за такие слова, Чтобы меня, старую, на постели смерть нашла, — Ведь я сына своего, Ивася, прокляла!" Тогда четверку волов работных Да еще трех запасных В город Крылов к корчмарю отвела, Еще полсотни червонцев додала, Сыну коня, ради славы казацкой, купила, Которую душа его молодецкая возлюбила: Да еще попутного казака остановила, Три полтины денег и коня ему вручала, Верным другом называла: "Гей, казаче, казаче, верный друже! Ты моего сыночка найди, Достойно снаряди, Пусть мой сын Ивась Коновченко Степь своими ножками не топчет, Жизнь свою не портит, На старую мать не ропщет, Не бранит ее, не ругает, Не проклинает!" Казак три полтины денег и коня дорогого взял, В шести милях за городом Браиловом войско догнал, Прямо в пешие ряды въезжает, А Ивася Коновченка никак не узнает. Но только Ивась коня углядел, Так и обомлел: К коню подбегает, Под уздцы хватает: "А я-то, — говорит, — думал: будет моя мать Меня по гроб жизни проклинать, Не то что мне помогать. Коли даст мне господь удачно поход совершить, Не придется моей матери в наймах служить, По чужим дворам бродить, Хлеба-соли занимать, — Буду ее при себе до самой смерти содержать!" Тут Ивась Коновченко на доброго коня садится, Под ним конь бодрится, Полетел перед казаками, словно птица! Казаки его увидали, Такое слово сказали: "Знать, Ивась, вдовий сын, Коновченко При своем отце вырастал, Доброго коня не знавал, Лишь теперь на своем хозяйстве возмужал".

3

А на третий день басурманы Филоненка, Корсунского полковника, Кольцом обступили. Но ни один казак не решился, Ни старый, Ни малый, По долине Черкень погулять. Только Ивась Коновченко сердца не теряет, Коня в поводу ведет, Шлычок под рукой несет, В шатер вступает, Пану Филоненку, Корсунскому полковнику, Челом бьет, Здоровья желает: "Пане Филоненко, Корсунский полковник, Батько казацкий! Благослови меня на Черкень-долину воевать, Славы воинской добывать, За веру христианскую грудью стать!" "Ой, ты, Ивась вдовий сын, Коновченко! Ты еще молоденек, Разумом слабенек, Обычая казацкого не знаешь, — Не сумеешь с казаками службу справлять, С басурманами воевать! А и постарше тебя найдутся По Черкень-долине гулять". "Ты, Филоненко, батько наш казацкий! Возьми ты утицу постарше, А другую помоложе, Пусти их на Черное море: Неужто не поплывет утенок малый Так же, как старый, Неужто не пойду я, молодой, Воевать, как самый седой!" Тут пан Филоненко уступил, Ивасю Коновченку идти воевать разрешил. Вот Ивась из шатра выходит, Своего коня находит, Понадежнее седлает, Радости не скрывает, Узорные латы под одежду на себя надевает, К войску выезжает, Словно ясный сокол летает: Старого казака повстречает — Как родного отца привечает, Молодого повстречает — Братом родным называет. И господь помог: Только выехал на сечу — Басурман навстречу, Он ему челом — Голову с плеч мечом: Второго повстречал — И того наповал! Правду сказать, панове, Не долго и гулял Коновченко на воле, — А самых старших рыцарей сот пять изрубил, Шестерых живьем схватил, Арканом скрутил, К пану Филоненку, Корсунскому полковнику, Языка примчал — В седло перед собой сажал. Сам Филоненко из шатра выходит, С басурман глаз не сводит… "Ай, спасибо, — говорит, — Ивась Коновченко! Сказал я, что ты молоденек, Разумом слабенек, Обычая казацкого не знаешь, А ты, я вижу, за плугом ходя, Все казацкие обычаи усвоил не шутя". "И тебе, полковник, от меня подаренье — Все, что принесло материнское награжденье! Дай мне, батько, оковытого вина испить, Ручаюсь еще больше басурман побить!" "Ой, Ивась Коновченко! Ты еще дитя молодое, — Коли ты захмелеешь, занеможешь, Перед моими, полковника, глазами На' Черкень-долине голову казацкую сложишь!" "Нет, батько, никакой хмель меня не свалит, Только еще отваги сердцу прибавит!" Когда Филоненко такое услыхал, Ивасю Коновченку оковытого вина подать приказал. Вот Ивась в шатер вступает, С земляной скамьи золотой кубок хватает, Баклагу пенного вина наклоняет, Нарезную пробку вынимает, Оковытого вина себе наливает, Напился так, чуть с ног не свалился, И тут бес в него вселился. Назад коня погоняет, Перед войском разъезжает, Старого казака повстречает — Гордым словом обижает, Молодого повстречает — Привета не принимает, Стременем в грудь толкает… И господь ему не помог: Только выехал на сечу — Басурманы навстречу, Хмельного распознали, На четверть мили отогнали, В молодого Коновченка стреляли, Порубили, С коня на землю сбили: По всему полю гоняли — Коня казацкого не поймали. В воскресенье после полудня Сам Филоненко, корсунский полковник, Из шатра выходит, Табор глазами обводит, Видит — конь на свободе бродит, — Казакам молвит: "Эй, казаки, панове-молодцы! Делом смекайте, Кости да карты кидайте, Меж себя восемь тысяч войска выбирайте, Четыре тысячи за телом посылайте, А четыре тысячи на поимку коня казацкого посылайте. Недаром конь казацкий гуляет на воле, Знать, Ивася, вдовина сына, нету на сем свете боле". Тогда казаки дружно делом смекали, Кости да карты побросали, Меж собя восемь тысяч охочего войска набрали, Четыре тысячи тело казацкое отыскали, Багряной китайкой накрыли, А четыре тысячи коня казацкого поймали, У обочины установили… Правду сказать, панове, Хоть недолго Ивась, вдовий сын, Коновченко По Черкень-долине гулял, Хоть и во хмелю пребывал — Еще триста пятьдесят человек навек порубал. Тогда казаки клинками да ножнами сухую землю копали, В шапках да в подолах песок носили, Высокий курган насыпали, Славу казацкую почтили — В головах багряную хоругвь утвердили, Из семипядных пищалей прозвонили…

4

А с субботы на воскресенье Приснился вдове сон Чуден-пречуден… Вдова ото сна пробудилась, На рынок выходила, Которых старых жен да мужей встречала, Всем рассказала… Старые жены да мужи сон легко разгадали, Только правды не сказали: "Ты, вдова, Престарелая жена, Не плачь, не кручинься, Видно, сын твой, Ивась, оженился, Взял себе девку турчанку, чужеземку, В зеленом платье с белой оторочкой. Бог ему помог, изрядно живет, — Податей не дает, Хлеба не засевает, Никто ему не мешает!" Вдова к себе домой воротилась, К господу милосердному обратилась! "Слава тебе, господи, и хвала: Хоть и будет мой сын в походы ходить, Все будет с кем мне дома поговорить, С невесткой тоску разделить". А на третий день Филоненко, Корсунский полковник, В городе Черкасах со всем войском объявился. Только старая вдовица о том услыхала — Радостно захлопотала, С ведром меду, с баклагой горилки при воротах стала, Старых и молодых казаков вопрошала. Первая сотня и вторая подходит — Вдова сына не находит. Третья сотня полковую хоругвь несет, Впереди хорунжий идет, Вдовина коня за поводья в подарок ведет. Тут вдова, Престарелая жена, Увидав такое, — Поникла головою, На сырую землю грудью упадает, К нему руки воздымает, Полковника клянет-проклинает: "Ой, Филоненко! Чтоб тебе счастья-доли не видать, Коли смог ты одного моего сына как мизинец потерять!" Тогда сам Филоненко, Корсунский полковник, С коня пал, Вдову под руки взял: "Стой, вдова, Престарелая жена! Не плачь, не кручинься, Меня, полковника, не кляни, не проклинай, Я твоего сына в бой не посылал, Сам он такой жребий казацкий избрал!" А вдовица была не бедна, Три сотни войска к себе она позвала: "Теперь, казаки, панове-молодцы, Пейте да гуляйте, Разом поминки и свадьбу справляйте!" И казаки пили да гуляли, Из семипядных пищалей стреляли, Славу казацкую прославляли, Разом поминки и свадьбу справляли. Так-то, панове, Полегла Ивася Коновченка В Черкень-долине голова — Слава не умрет, Не поляжет! Будет вечно слава Между казаками, Между друзьями, Между бойцами, Между добрыми молодцами! Утверди, боже, люд царский, Народ христианский, Войско запорожское, Донское, Со всей голотой днепровской, Понизовской, На многая лета, По конец света!

Хмельницкий и Барабаш

1

С того дня-годины, Как великая война пошла на Украине, Все не могли люди собраться дружно, За веру христианскую стать единодушно: Только собрались Барабаш, да Хмельницкий, Да Клим белоцерковский Вот тогда они своеручно письма писали, Королю Радиславу посылали. Тогда же король Радислав письма читал, Назад отсылал, В городе Черкасах Барабаша гетманом назначал: "Будь ты, Барабаш, в городе Черкасах гетманом, А ты, Клим, в городе Белой Церкви полковником, А ты, Хмельницкий, в городе Чигирине хоть писарем войсковым". Немного еще Барабаш, гетман молодой, управлял, Всего полтора года. А Хмельницкий хорошо свое дело знал, В кумовья к себе гетмана молодого, Барабаша, зазывал, Дорогими напитками угощал, Тихим голосом такие слова сказал: "Эй, пан кум, пан Барабаш, пан гетман молодой! Не прочесть ли нам королевские письма вдвоем с тобой, Казакам казацкие порядки дать, За веру христианскую дружно стать?" Тогда Барабаш, гетман молодой, Отвечает ему тихим голосом: "Эй, пан кум, пан Хмельницкий, пан писарь войсковой! К чему нам письма королевские вдвоем читать, К чему нам казакам казацкие порядки давать? Не лучше ли нам с польскими панами, Милостивыми господами, Покойно хлеб-соль по скончанье века разделять?" Вот тогда-то Хмельницкий на кума своего Барабаша В сердце великий гнев затаил, Еще лучшими напитками его угостил, А как Барабаш, гетман молодой, У кума своего Хмельницкого дорогого напитка напился, Так и спать у него повалился Хмельницкий тогда делом смекал, С правой руки, с мизинного пальца, чистого золота перстень снимал, Из левого кармана ключи вынимал, Из-за пояса шелковый платок забрал, Слугу своего доверенного покликал-позвал: "Эй, слуга ты мой доверенный! Слушай хорошенько ты меня: Садись на доброго коня, В город Черкасы к пани Барабашовой скачи, У нее своеручно королевские письма получи". Тут слуга доверенный Хмельницкого время даром не терял, Доброго коня седлал, В город Черкасы скорым часом, точным сроком прибывал, К пани Барабашовой на подворье въезжал, В сени входил, шлычок с себя снимал, В светлицу входил, — низкий поклон отдавал, На значки привезенные показал И так ей тихим голосом сказал: "Эй, пани, — говорит, — пани Барабашова, гетманша молодая! Теперь твой пан, гетман молодой, На славной Украине с Хмельницким пирует-гуляет: Велели они тебе эти значки своеручно принять, А мне королевские письма отдать, Чтоб могли они вдвоем с кумом Хмельницким их прочитать И казакам казацкие порядки дать". Тогда пани Барабашова, гетманова, Как ударила об полы руками, Облилась горючими слезами, Отвечает ему такими словами: "Знать, на горе-беду моему пану Барабашу Вздумалось на славной Украине с кумом своим Хмельницким Пировать-гулять! К чему им королевские письма вдвоем читать? Не лучше ли с польскими панами, Милостивыми господами, Покойно хлеб-соль по скончанье века разделять? Будет теперь пан Барабаш, гетман молодой, На славной Украине костры палить, Телом своим панским комаров кормить, — Из-за кума своего Хмельницкого". И тогда-то пани молодая Барабашова Так заговорила снова: "Эй, слуга доверенный Хмельницкого! Не могу я тебе королевские письма в руки подать, А велю тебе: к воротам отъезжай, Королевские письма в шкатуле из-под земли доставай!" И только слуга доверенный Хмельницкого Эти слова ее услыхал, Скорым часом, точным сроком к воротам поспешал, Шкатулу с королевскими письмами из-под земли добыл, На доброго коня вскочил, Скорым часом, точным сроком в город Чигирин вступил, Своему пану Хмельницкому письма королевские самолично вручил. Вот тогда Барабаш, гетман молодой, встал ото сна, Королевские письма у кума своего Хмельницкого видит все сполна: Он и напитков дорогих не допивает, А только со двора тихо съезжает Да старосту своего, Кречовского, кличет-призывает: "Эй, староста, — молвит, — ты, мой староста Кречовский! Когда б ты смекнул умом Да кума моего Хмельницкого взял живьем, Ляхам, милостивым панам, рассудил бы отвесть — Вот тогда б еще могли нас ляхи, милостивые паны, разумными счесть!" Ну, когда Хмельницкий такую речь услыхал, Он на кума своего Барабаша великим гневом воспылал, На доброго коня вскочил, поскакал, Слугу своего доверенного с собой забрал.

2

Вот тогда-то под знаменем одним Стали четыре полковника с ним: Первый полковник — Максим ольшанский, А второй полковник — Мартын полтавский, Третий полковник — Иван Богун, А четвертый — Матвей Борохович. Тогда они на славную Украину прибывали, Королевские письма читали, Казакам казацкие порядки давали. Тогда в святой день божественный, во вторник, Хмельницкий казаков чуть свет подымает И так объявляет: "Эй, казаки, дети, друзья-молодцы! Прошу я вас, поспешайте, Ото сна вставайте, Православный "Отче наш" читайте, На панские таборы наезжайте, Панские таборы на три части разбивайте, Ляхов, милостивых панов, рубите, стреляйте, Кровь их панскую в поле с желтым песком мешайте, Веры своей христианской на поруганье до века не дайте!" Тогда-то казаки, друзья-молодцы, поспешали, Ото сна вставали, Православный "Отче наш" читали, На панские таборы наезжали, Панские таборы на три части разбивали, Ляхов, милостивых панов, рубили-стреляли, Кровь их панскую в поле с желтым песком мешали, Веры своей христианской на поруганье не отдавали. Вот тогда-то Барабаш, гетман молодой, спешит, Плачет навзрыд, Тихим голосом ему говорит: "Эй, пан кум, пан Хмельницкий, пан писарь войсковой! К чему тебе было письма королевские у пани Барабашовой забирать, К чему тебе казакам казацкие порядки давать? Не лучше ли тебе с нами, с панами, С милостивыми господами, Хлеб-соль покойно разделять?" А тогда ему Хмельницкий Тихим голосом отвечает: "Эй, пан кум, пан Барабаш, пан гетман молодой! Коли будешь ты меня такими словами укорять, Не замедлю я тебе самому с плеч головку, как галку, снять, Жену твою и детей в полон живьем забрать, Турецкому султану в подарок отослать". А Хмельницкий как сказал ему, Так и поступил по сему: Куму своему, Барабашу, гетману молодому, С плеч головку, как галку, снял, Жену его и детей живьем забрал, Турецкому султану в подарок отослал: С той поры Хмельницкий и гетманом стал. Вот тогда-то казаки, дети, други-молодцы, Так говорили: "Эй, пан Хмельницкий! Батько наш, Зиновий Богдан Чигиринский! Дай боже, чтобы мы за твоею головою здоровы были, Веру свою христианскую от вечного поруганья защитили!" Господи, утверди люд наш, Народ христианский! Всем слушающим, Всем православным христианам Пошли, боже, многие лета!

Корсунская победа

1

Как возговорит пан Хмельницкий, Батько-атаман Чигиринский: "Гей, други-молодцы, Братья, казаки-запорожцы! Дня не теряйте, Делом смекайте, С панами пиво варить начинайте: Панский солод — Казацкая вода, Панские дрова — Казацкая страда". И с того пива Сотворилось превеликое диво. Под городом Корсунем казаки станом стали, Под Стеблевом солод замочили: Еще и пива не сварили, А уж с панами-ляхами свару учинили. Как за ту бражку Завели казаки с панами великую драчку: За тот солод Был у панов с казаками спор долог: А за тот никчемный квас Не одного пана казак за чуприну тряс. Тут ляхи делом смекнули, Поскорей домой побежали, А казаки их вдогонку попрекали: "Ой, вы, паны, Сукины сыны! Что ж вы нас не поджидаете, Нашего пива не допиваете?" Казаки беглецов догоняли, Пана Потоцкого поймали, Как барана связали, К гетману Хмельницкому пригнали. "Гей, пан Потоцкий! Отчего доныне у тебя разум скотский? Не умел ты в Каменце-Подольском жить — поживать, Жареных поросят уминать, Курку с перцем да шафраном жевать, А теперь не сумеешь ты с нами, казаками, воевать, Да ржаную соломаху с тузлуком уплетать. Вот и прикажу я тебя крымскому хану отдать, Чтоб научили тебя крымчаки нагайками сырую кобылятину жрать!"

2

Тут паны вошли в разум, Своим корчмарям молвят разом: "Эй, вы, корчмари, Поганые сыны! Для чего вы эту смуту поднимали? На одной версте по три корчмы пооткрывали, Превеликие пошлины брали: С конного-верхового — По ползолотого, С пешего тоже — по два гроша, Не миловали и нищего старца — Отбирали пшено да яйца! А теперь эти деньги собирайте, Хмельницкого просите-умоляйте, А не сможете Хмельницкого упросить-унять — Доведется вам за речку Вислу аж до Полонного бежать". Корчмари тут делом смекнули, На речку Случь сиганули. Которые бежали до Случи, Потеряли сапоги и онучи: А которые до Прута, Тем от казаков Хмельницкого пришлось круто. На Случи Провалились в реку с кручи, Потопили все свои пожитки, Промокли до нитки. А которые бежали до самой Роси — Те остались и голы и босы… Так-то вот, казаки-молодцы, Над Полонным не черная туча собиралась — Не одна вельможная пани вдовой осталась… Как промолвит одна пани-ляшка: "Нету милого моего пана Яшка! Связали его казаки, как барана, Повели в шатер атамана". Отозвалась вторая пани-ляшка: "Пропал, видно, и мой пан Кардаш! Повели и его казаки Хмельницкого в свой шалаш!" Отозвалась третья вельможная пани: "Нету моего пана Якуба! Взяли его Хмельницкого казаки, Повесили на верхушке дуба!"