Герой по вызову
Шрифт:
— Ей тут не место.
— Самое место!
— Она должна вернуться к себе на родину! К матери, к родным и близким, кто любит ее. Она…
Вонючка ощерилась.
— Ты хочешь сказать, что мы ее здесь не любим? Да я отношусь к ней как к собственной дочери! Даже лучше! Она мне напоминает меня в юности… (А вот это сомнительно, подумал я.) А другие девочки, ты думаешь, они не заботятся о Phuc'mi? Они считают ее сестрой. Или ты думаешь, что мужчины ее не любят? Стали бы они платить такие деньги за ту, кто им безразличен?
Я отвернулся и ненадолго вышел. Мне срочно понадобилось глотнуть свежего воздуха — проветрить не только нос, но и голову. Я бросил взгляд на пустынный пейзаж. День клонился к вечеру и большинство девушек отсыпались перед ночной сменой. Скоро им вставать и завтракать. А после заката сюда начнут съезжаться мужчины, чтобы получить недолгую передышку от своих шахт и верблюдов. И Phuc'mi-Федра-Дебора заступит на трудовую вахту.
Я вернулся в дом и сказал вонючке, что даже теперь, когда она изложила все свои аргументы, у нее нет иного выхода. Аманулла заплатит ей любую цену, сколь бы несуразной она ни была. Если эта девушка и впрямь так дорого стоит, Аманулла торговаться не станет. Ее клиенты, вероятно, останутся недовольны, но ведь у нее все равно на руках все козыри: этот дом похоти единственный на всю округу и уж если выбирать между ее увядшими девушками и верблюдами, ясно и так, что чаша весов склонится в пользу ее табуна. И сколь бы значительный вклад ни внесла Федра в развитие сектора сексуальных услуг в Афганистане, ее место все-таки в родном городе.
А в качестве последнего довода я продемонстрировал бандерше пистолет и объяснил, что если она немедленно не отдаст мне Федру, я пристрелю ее, а потом пойду по комнатам и перестреляю всех девиц подряд, и все равно заберу Федру с собой. С моей стороны вся эта бравада было чистой воды блефом, поскольку в обойме у меня не было так много патронов, да и кроме того, у меня рука бы не поднялась хладнокровно расстреливать бедных maradoosh. Но бандерше мои доводы показались убедительными, и она отправилась за Федрой. Для начала она издала короткое рыдание и прошипела затейливую фразу, явно непристойного содержания, в которой наверняка содержалась угроза насилия над некоторыми частями моего туловища. После чего она повернулась и вышла.
Я приказал себе сохранять железную выдержку. Или хотя бы ничем не выдать своих чувств. Я уверял себя, что на Федру будет страшно смотреть, что нервы у нее будут ни к черту, и мне придется потратить тонны заботы и годы нежности, чтобы к ней вернулся нормальный человеческий облик.
И вот она явилась пред мои очи.
Она была настолько красивой, что мне трудно подобрать сравнение для описания ее красоты. Я намеренно выражаюсь так коряво, потом что расхожее клише типа «несравненно красивый» то и дело применяется ко всему подряд, от калифорнийских закатов до шведских кинофильмов, причем красоту последних, на мой-то вкус, есть с чем сравнивать. Красота же Федра была из ряда вон выходящей. Я уже немного говорил о ее внешности. Такой она и осталась, только теперь к ее физической красоте добавилось какое-то особое сияние, некая аура, внутренний огонь: ее стать, походка и улыбка озарились каким-то внутренним светом, которого я раньше не замечал.
Раньше Федра была просто красивой девственницей. А теперь -такой же красивой, но уже не девственницей. Если верить тому, что мне тут о ней порассказали, она сейчас была настолько же далека от девственности, как мы с ней оба — от созвездия Девы, а может быть, и еще дальше.
— Федра, — молвил я.
— Phuc'mi! — отозвалась она.
— Федра! Это я, Эван Таннер, из Нью-Йорка. Ты помнишь меня, Федра?
— Phuc'mi!
— Ты Федра Харроу. А раньше тебя звали Дебора Гурвиц. Ты помнишь? Потом ты сменила данное тебе при рождении имя на Федру и…
— Phuc'mi!
На ней была надета — точнее закручена вокруг тела — розоватая шелковая туника с пряжкой на плече. Федра еще несколько раз представилась, потом легким движением руки расстегнула пряжку и развернула тунику, представ передо мной точно вынутый из обертки рождественский подарок. А я воззрился на сокровище, которое в полной неприкосновенности целый месяц находилось рядом со мной в Нью-Йорке, то самое сокровище, которым с тех пор овладела добрая половина афганских погонщиков верблюдов. От этой мысли мне что-то стало нехорошо, даже колени задрожали. Мадам бросила на меня неприязненный взгляд.
— Phuc'mi не желает ехать с тобой, — прошипела точно из листвы древа познания эта змея подколодная. — Phuc'mi желает остаться тут. По-моему, она даже не понимает, о чем ты говоришь.
Бандерша была права. Федру выдали ее глаза. В них горел неугасимый огонек безумия. Я все понял и отправился к багажнику моей «балалайки». Скоро я вернулся с бутылочкой «кока-колы».
— «Кока-кола»! — произнесла Федра.
— Она без ума от «кока-колы»! — сообщила мадам. — Каждое утро она ложится спать и берет с собой в кровать пустую бутылку из-под «кока-колы».
— Раньше она любила вино, — вспомнил я. — Но к винным бутылкам не испытывала влечения. — Я откупорил «кока-колу», передал Федре и уже было отправился за второй.
— Принеси две! — попросила вонючка.
Ну уж нет! Я не сомневался, что от «кока-колы» она начнет рыгать, и уже представил, какое удушливое зловоние будет сопровождать ее отрыжку. Но я все же принес две бутылки. И мы втроем стали пить «кока-колу», поглядывая друг на друга. Я осушил свою бутылку первым. И терпеливо ждал, когда Федра покончит со своей. Она допила, поставила бутылку на стол и подала единственный ведомый ей признак жизни, в очередной раз произнеся имя, под которым прославилась на всю округу.
И тогда я хрястнул ее по голове пустой бутылкой из-под «кока-колы».
— Голова болит, — слабым голосом пожаловалась она.
— Ну что, пришла в себя?
— Ты меня ударил.
Я отвел глаза от дороги и поглядел на нее. Теперь выглядела она куда лучше, но огонь безумия еще не угас в ее глазах. Я перевел взгляд на дорогу — и очень вовремя, потому что машина чуть на сорвалась с обрыва. Я признался, что ударил ее.
— Чем?
— Бутылкой из-под «кока-колы».
— Да? Останови машину, Эван.
— Так ты меня узнала!
— Ну конечно. Я сразу тебя узнала, но там не могла сказать. Я не могла произнести ничего другого, кроме тех слов, которые я там повторяла. Я все время была как под гипнозом. Я даже думать не могла. Останови машину!
— Зачем?
— Так надо!
Я остановил «балалайку». Федра бросилась на меня и ловко расстегнула молнию на моей ширинке.
— Эй… Ты чего?
— А что?
— Ну, не знаю…
— Ты же всегда этого хотел. С самой первой минуты, как ты меня увидел, ты хотел. Всегда. Я тебе не давала. Я бы никому не дала. А им было наплевать, что я не хотела давать, всем этим здешним мужикам. Я же им не могла этого объяснить. Я никому ничего не могла объяснить, потому что они ни черта не понимали, о чем это я вообще… Они мне что-то говорили, а я их не понимала, и они не понимали, что я им говорила. Это было ужасно! Он такой нетвердый…