Герой
Шрифт:
Мог бы и не прикрывать. Аззанаилово «воинство» металось по двору, как отара перепуганных овец.
Ворота распахнулись, русы хлынули внутрь, и началась резня. Занятие это для победителей столь увлекательно, что никто не заметил, как за спинами русов «ожил» притулившийся у стены «труп». «Ожил» и осторожно пополз к воротам...
Стрелы больше не летели. Снаружи доносились вопли, лязг железа, мокрый хруст разрубаемой плоти.
Людомила вжалась в дальний уголок стойла. Она не знала, кто на этот раз напал на усадьбу. Очень хотелось верить, что это свои, булгары. Потому что если
Людомила, дрожа, вслушивалась в страшные звуки, ждала... Недолго.
В конюшню вбежали сразу трое. Один помчался к противоположному выходу, второй застыл с луком наготове, третий, с обнаженным клинком, проверил пустые стойла, добрался до Рыжика. Вид у воина был ужасающий: меч в крови, лицо и бронь — тоже забрызганы красным. Рыжик, учуяв кровь, занервничал, попятился, едва не придавив Людомилу, но воин ухватил его за гриву, пошептал что-то в ухо. Мерин совершенно волшебным образом успокоился, позволил вывести себя из стойла.
Тут-то воин и заметил Людомилу, расхристанную, с ножом в руке...
Заметил и ухмыльнулся.
Ухмылка у него была такая, что Людомила сразу поняла: этот человек опаснее и страшнее любого еретика-богумила. И никакой нож ей точно не поможет. Рука сама собой разжалась, нож упал на солому...
— Вот это правильно, девка, — сказал страшный воин. Речь его звучала по-чужому, но была вполне понятна. — Запомни: меня Званом кличут. Придешь ко мне потом — я тебя ублажу. А ты меня. Только умыться не забудь.
— Я тебя сам ублажу! Мало не покажется!
За спиной первого возник еще один воин. Еще больше и еще страшнее. В шлеме, закрывающем пол-лица и едва не подпирающем потолок конюшни. И первый как-то сразу сник, стушевался.
— Да я так сказал, батька. Мы...
— Кыш! — рыкнул высокий воин, сдвинул шлем на затылок, и только теперь Людомила его узнала.
— Здравствуй, боярышня, — ласково произнес воевода киевский Серегей. — Прости, что не поспел вовремя.
— Здравствуй, воевода... — шепнула Людомила, посмотрела на свои ноги, поцарапанные, еле прикрытые порванной нижней рубашкой, и кровь прилила к ее щекам — от стыда и унижения.
А воевода будто угадал ее мысли.
— Корзно мое, живо! — велел он, не оборачиваясь.
Миг — и ему подали плащ. Дорогой, с шитьем и шелковой гладкой подкладкой.
Людомила и возразить ничего не успела, как воевода завернул ее в этот плащ, подхватил на руки и вынес из конюшни.
Во дворе распоряжались русы. Челядь стаскивала трупы в кучу. С десяток уцелевших еретиков, жалких, трясущихся, сидели на земле.
— Пчёлко... — шепнула Людомила. — Что с ним?
— Жив, — негромко ответил Духарев. — Не тревожься, боярышня. Худшее — позади.
Глава двенадцатая
Духарев лег спать поздно. Пришлось взять на себя наведение порядка: управляющий Пчёлко лежал в беспамятстве, а Людомилу он просто пожалел: натерпелась девушка.
Распорядился по-военному. Собрал всех смердов, поставил задачу: восстановить порушенное, похоронить мертвых.
Тем
Ночевали русы, естественно, в усадьбе. Несмотря на то что все порядком устали, посты на ночь Духарев распорядился ставить по-боевому.
Себя назначил старшим предрассветной смены и опочил в полной уверенности, что проснется не раньше, чем через шесть часов.
Но ошибся. Только-только он задремал, как в спальню скользнула светлая тень. Рука Духарева потянулась в мечу раньше, чем он проснулся... И остановилась на полпути — Сергей узнал ночную гостью.
— Ты уверена, девочка, что это правильно? — спросил он, когда гостья нырнула к нему под одеяло.
Глупый вопрос. Он и договорить не успел, а руки сами проникли под шелковую ткань, царапнули мозолями нежную кожу бедер, сжали плотные округлости ягодиц. Шелковая рубаха сбилась к груди.
— Сними, — прошептал он, помог девушке выпростаться из рубахи, притянул к себе. Людомила обняла его шею, прижалась тесно-тесно: грудью, бедрами, животом.
Влажные губы коснулись уха:
— Возьми меня скорее, воевода... Любимый...
Сергею очень захотелось сделать именно так, как она сказала. Взять ее сразу, в это самое мгновение. Он чувствовал: эта девушка, ее тело, ее желания, чувства — созданы именно для него. И это было единственное, что он знал наверняка.
— Я так долго тебя ждала... — шептала девушка, вздрагивая от его прикосновений.
Сергей не отвечал. Его рот, губы, язык отвечали ей не словами, иначе... Он не думал о том, что делает, как воин, победивший в сотнях поединков, не думает о том, как двигаться и какими приемами запутать противника, подчинить себе, «подготовить», а затем, в точно определенный момент, нанести единственный, выверенный, неотразимый, стремительный удар.
Только это был не поединок. И торопиться было незачем, ведь до предрассветной стражи оставалось еще целых шесть часов...
— Ты почему меня не разбудил? — недовольно сказал Духарев. — Я же сказал: последняя стража — моя!
— Да ладно тебе, батька! Будто мы без тебя ворога не приметим, — непочтительно ответил Велим. — Чего серчаешь попусту? Ты — старый. Тебе отдохнуть надобно.
— Это я — старый? — Духарев даже опешил от такой наглости. — Да я тебя, сотник, одной рукой переломаю!
— Угу. Переломаешь. Только где это видано — чтоб воевода сам в караул заступал?
Нет, ну никакого уважения к приказам.