Герой
Шрифт:
— Входите, — произносит он, замечая меня, и указывает на стул, стоящий напротив него.
Я нерешительно опускаюсь на стул и потуже завязываю халат.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он.
— Я не ранена, Норман. У меня просто критические дни.
— Знаю, — отвечает он, и мы оба опускаем наши взгляды на руки. — Простите меня. Я так долго забочусь о людях и о Кель… Мистере Пэрише тоже. Я ещё не допускал таких ошибок в своей жизни.
— Это не ваша вина, — произношу. — Я не знала, как попросить… Мне было
Его пальцы тянутся к уголку его правого глаза, и он кивает.
— Это тяжёлая ситуация для меня, Кейтлин. Я служил семье Пэриш много лет. Кельвин был очень юным, когда его родители умерли. Если конкретнее, то он был подростком, но ещё не был мужчиной.
Я пробегаюсь пальцами по краю халата.
— Я не знала этого.
— Он никогда не обсуждает это. Он чувствует… Ответственность за них и за город.
— Ответственность?
— Кельвин не плохой человек.
— Не могу согласиться.
— Он бы сказал, что вы правы. У него свои собственные критерии. Представьте жизнь, в которой вы не можете позволить себе такую роскошь, как ошибка. Это его жизнь. Она стала для него ещё тяжелей, потому что вы внесли некий беспорядок в его поместье. Он не привык к этому. Ему нравится, когда у событий есть определённый ход, а вы… Не соблюдаете его правила.
— Я не понимаю ничего из этого. Если он не хочет видеть меня здесь, то почему не отпустит домой?
Норман вздыхает и мельком окидывает комнату взглядом:
— Я уже и так сказал достаточно. Просто постарайтесь не расстраивать его. Знаю, что вам тяжело поверить, но он хороший человек.
Мне хочется в это верить, по крайне мере, я верила когда-то, но теперь знаю правду. Кажется, Кельвину удалось обмануть всех, кроме меня.
— Я… — молчание повисает в комнате, пока я обдумываю, что сказать. — Я думаю, это вы хороший человек, Норман.
Он громко сглатывает, когда его глаза встречаются с моими. И когда я вижу их, то пытаюсь улыбнуться.
— Даже после этой ситуации?
— Да. Мне жаль, что со мной сложно. Всё из-за того, что мне страшно. Это единственная причина.
— Знаю, — отвечает Норман, отводя взгляд к окну, и я не знаю, осознаёт ли он, что шепчет свои следующие слова вслух. — Мне тоже.
— Кельвин будет зол из-за того, что вы выпустили меня?
— Оставьте это мне.
Пальцы на руках покраснели, и я осознала, что довольно долго сжимала их. То, что я говорю ему — человеку, который причиняет мне боль даже не прикоснувшись — оказывается мягкими, простыми и человеческими словами. Будто не я произношу их.
— Заприте меня обратно.
Он поворачивается ко мне в ту же секунду:
— Простите?
— Здесь, наверху, я не знаю, кто я. В подвале я осознавала правду. Моя жестокая реальность в том, что я заложница, — взмахиваю рукой рядом с собой, имея в виду всё поместье. — Меня окружает ложь.
Кейтлин.
Здесь нет ни окон, ни часов, но я точно знаю, что сейчас глухая ночь. Я ловлю каждый шорох, пытаясь уснуть, но слышу лишь своё дыхание. Чувствую шаги Кельвина по ступенькам, ведущим в подвал. Я нахожусь в такой непроглядной темноте, что включившийся неоновый свет режет глаза, хотя они плотно закрыты.
Наконец я выдыхаю и разжимаю пальцы. Смотрю на ступеньки. Не знаю, сколько времени уже открыта дверь, но из неё по-прежнему виден свет. Подвал был закрыт с тех самых пор, как Кельвин сломал замок около недели тому назад, а Норман тайком вывел меня наверх, чтобы я могла принять душ и поесть. Я не спрашиваю, как ему удаётся это продолжать.
Я хмурюсь. Кельвин будет зол на меня? Или он простил мне отказ от его помощи? Утверждение Нормана продолжает звучать в моей голове, хоть я и не знаю почему. Ведь это неправда.
«…Кельвин — хороший человек».
Хороший человек. Интересно, так ли это?
Если бы он снял маску плохого Кельвина, увидела бы я святого в нём? Я позволяю своим фантазиям разыграться. От них мне не страшно. В них он не злится на меня, а, наоборот, жалеет. Он рассказывает мне, что же его сломало, почему живёт внутри своих стен. Кельвин объясняет причину того, что он делает со мной. Я чувствую его волосы, когда запускаю в них пальцы, и успокаиваюсь, целуя его. Мы медленно соприкасаемся языками, наши взгляды устремлены друг на друга, пальцы встречаются, а миры переплетаются между собой.
— Ты проснулась.
Я неохотно вздыхаю и вскакиваю на своём матрасе. Моё сердцебиение чувствуется во всём теле, я вжимаюсь в стену. Силуэт тела Кельвина приобретает чёткость, и я слышу скрип решётки.
— Как долго ты здесь?
— Не больше минуты. Я думал, ты спишь.
Я пытаюсь различить тон его голоса, когда произношу ответ.
— Как же…
— Что?
— Это нельзя назвать нормальным сном.
— Нет? Идём. Вернись в свою постель. Ты свободна.
Из меня вырывается дикий и первобытный смех. Я никогда не слышала ничего подобного от себя.
— Свободна? — переспрашиваю я. — Думаешь, ты знаешь значение этого слова?
— Я стараюсь, Кейтлин.
Искренность в его голосе побуждает меня произнести ещё одну колкость.
— Знаю, — отвечаю я, — но и здесь, внизу, и там, наверху, у тебя получается одинаково.
— И почему я не удивлён, — ворчит он, — что после всего случившегося ты всё ещё сопротивляешься мне? — его голос набирает силу, обращаясь непосредственно ко мне. — Мне становится интересно, хочешь ли ты вообще, чтобы я вёл себя нормально. Скажи, ты предпочитаешь видеть меня жестоким?