Гёте

Нагибин Юрий Маркович

Недавно минул год, как дочь бургомистра оставила родной дом и весёлый, с цветущими гвоздиками и тюльпанами сад, чтобы переселиться сюда, в это мрачное здание у Оленьего Рва. Молодая женщина, конечно, чувствовала себя очень одинокой в обществе сорокалетнего, педантичного и чёрствого мужа и восьмидесятилетней тихой и кроткой свекрови. Она выросла в полной свободе, не зная ни малейшего принуждения, и если из неё, правда, вышла хорошая вышивальщица и ловкая кружевница, зато она плохо знала орфографию и совсем не знала французского языка. Но у неё была природная тонкость и изысканность. В ней чувствовалась порода. Сказывалась наследственность: её предки давно уже занимали видные должности в вольном городе, в то время как предки её мужа были ремесленниками, вышедшими из глубин Тюрингии.

Внук

кузнеца, сын портного, ставшего со временем трактирщиком, надворный советник Каспар Гёте происходил из народа. Но он всячески старался забыть об этом сам и заставить забыть окружающих. Трудно было представить себе более неподходящую пару: она — весёлая, остроумная, слегка легкомысленная, он — методичный, угрюмый, упрямый. Живому воображению, юной и нежной чувствительности жены муж противопоставлял желчный догматизм и мрачную сухость. Он был воплощением порядка, она — вся движение, порыв, сердечная доброта. Настолько же мягкая, насколько он был суров и важен, она сумела подчиниться его педагогической мании, его чопорным манерам и сумела найти сама и дать другим счастье в довольно-таки серенькой обстановке. Советник заставлял свою молодую жену упражняться в чистописании и грамматике, брать уроки итальянского языка и игры на клавесинах. Сам же он в часы её уроков запирался в кабинете со своими кодексами и пандектами. Но делал ли он что-нибудь для общественной пользы, применял ли свои большие знания? На деньги, доставшиеся ему от отца-трактирщика, он купил себе звание советника, не налагавшее на него никаких служебных или общественных обязанностей. Гордость мешала ему попытать счастья на городских выборах. Он жил брюзжащим рантье, вдали от управления городом, но постоянно вмешиваясь в управление домом.

Легко понять, с какой радостью встретила юная советница появление на свет своего первенца. За ним последовали пятеро других, из которых четверо умерли в раннем детстве и выжила только одна дочь, Корнелия, на год моложе Вольфганга [6] . Мать перенесла на сына с дочерью всю свою неистраченную нежность, и скоро в старом доме зазвучал их весёлый серебристый смех; она сама играла с ними, придумывала для них разные чудесные истории, заканчивать которые заставляла самих детей.

6

За ним последовали пятеро других, из которых четверо умерли в раннем детстве и выжила только одна дочь, Корнелия, на год моложе Вольфганга — Гёте: Герман Якоб (1752— 1759), Катарина Элизабета (1754—1756), Иоганна Мария (1756—1759), Георг Адольф (1760—1761); Корнелия Шлоссер, урожденная Гёте (1750—1777), —сестра и наперсница юного Гёте.

Летом сени отделялись от улицы только решетчатой дверью. Здесь, пользуясь теплом и светом, шили или вязали служанки, сюда же прибегали дети, чтобы посмотреть, что делается на улице. Однажды в полдень, когда в доме все спокойно работали, Вольфганг один играл около деревянной решётки, забавляясь игрушечной посудой — маленькими тарелками и блюдами, которые ему купили на горшечном базаре. Надоело ли ему однообразие игры или захотелось сделать её интереснее, но... трах, внезапно тарелка полетела через решётку и вдребезги разбилась на мостовой Оленьего Рва.

— Ур-р-ра! — закричали соседские ребятишки, в восторге хлопая в ладоши.

Как устоять перед аплодисментами? Кукольная сковорода, миска, блюда летят одно за другим.

Ещё! Ещё! Вся посуда уже за окном. Да это не важно! Миг — и Вольфганг в кухне, влезает на стул и торжественно несёт прекрасное фаянсовое блюдо. Сколько было тарелок на поставце, столько их полетело с гамом и шумом на мостовую. Служанка прибежала слишком поздно, и пришлось потом скрывать от надворного советника размеры катастрофы.

Дело в том, что советник шутить не любил: воспитание прежде всего. Если малыши не смели шуметь, то они также не смели чего-либо бояться. К великому своему огорчению, дети спали одни в комнате и часто, пугаясь тени от сундуков или призрачной белизны занавесей, вылезали

из кроваток и крадучись шли в людскую. Но отца было трудно провести: надвинув на глаза колпак, в халате, вывернутом наизнанку, он преграждал им дорогу на площадке лестницы и отсылал их, ещё более испуганных, обратно в комнату. Таков был его способ отучать их от страха темноты и одиночества. К счастью, улыбающаяся и нежная мать находила другие методы воспитания.

— Кому-то достанутся бархатистые персики, сорванные в саду у дедушки? — задавала она вопрос, — Не господину ли Вольфгангу, если только он будет спокойно лежать в постельке?

С радостью, смешанной с некоторым беспокойством, принимала детей бабушка в своей прекрасной, необыкновенно чистенькой комнате на нижнем этаже. Привлечённые лакомствами, которыми она угощала, внуки жались около её кресла, разбрасывая игрушки по блестящему полу. Однажды в сочельник бабушка подарила им театр марионеток. Театр! Перед этими немыми персонажами комедии, перед неподвижными фигурками воображение Вольфганга было потрясено. Рассказы, которые он с влажными глазами, с надувающейся на лбу жилой, с сердцем, замирающим от восторга и страха, слушал на коленях матери, волшебные сказки, приключения Робинзона Крузо [7] — весь этот призрачный мир вдруг воплотился, окрасился, оформился чётко, и с губ ребёнка полились слова драмы.

7

...приключения Робинзона Крузо... — Робинзон Крузо — главный персонаж романа английского писателя Даниеля Дефо «Робинзон Крузо» (1719).

Часто, бросив игру, мальчик залезал на третий этаж, где обычно присаживался у заставленного цветами окна, которое выходило на окрестные деревни. Там развёртывался волшебный мир сказки: Вольфганг был во власти вымыслов, и горизонт населялся видениями его снов. Незабываемые минуты, о которых он вспоминал полвека спустя! Он раздвигал алые герани, высовывался вперёд и, замирая от восторженной радости, созерцал сады и огороды, зелень которых так красиво оттеняла суровую блёклость городских стен. Вдали расстилалась по направлению к Хегсту плодородная золотистая равнина. Сидя у окна, мальчик наблюдал грозу или восторгался великолепием заката.

Порой, когда он спускался вниз, через полуоткрытую дверь отцовской комнаты он видел советника, сидевшего за своим письменным столом из красного дерева. Его большая, несколько ожиревшая голова, затенённая напудренным париком, резко выделялась на фоне книжных переплётов. Масляная лампа беглыми искорками оживляла золото прекрасных голландских изданий, мягко согревала похожую на слоновую кость белизну больших пергаментных фолиантов. Притихший ребёнок проскальзывал на лестницу.

Скоро всё в доме переменилось. В 1754 году умерла бабушка, и советник решил осуществить проект, который давно откладывал, щадя её покой. Старый дом казался ему недостойным его и его звания: он задумал перестройку сверху донизу. По мере продвижения плотничных и малярных работ в доме семья переселялась из комнаты в комнату.

Детей начали посылать в школу, и для них наступило время свободы и знакомства с окружающим миром.

С какой радостью, отбросив книги и тетради, мчались они к дедушке Текстору! Быстро вбежав в ворота, они неслись но аллее, пересекали галопом двор и, как чирикающие воробьи, пьянея от собственного визга, бросались в сад, прямо к залитой солнцем ограде. Посаженные вдоль неё шпалерами персиковые деревья веером раскидывали свои ветви, отягчённые душистыми плодами.

Иногда прогулки бывали более долгими и более богатыми приключениями. Вместе со школьными товарищами, пересекая кривые улицы с наклонными фасадами, дети отваживались доходить до старинной городской ратуши «Ромер», до собора, где короновались императоры. Они добирались также до моста через Майн, переходили реку и рыскали по Саксенгаузенской набережной среди бочек и шлюпок виноторговцев. Вольфганг был в восторге: современная жизнь с её сутолокой и жаждой наживы и величавые образы прошлого обуревали его юную голову.