Гетера Лаиса
Шрифт:
Толпы народа запрудили весь берег и оба мола. Зрители плотной стеной занимали все пространство, начиная от Эльтионейи до мыса Альцимоса, всю набережную Эмпориона, набережную Зеа и Афродизиона. Население прибрежных деревушек, желая получше рассмотреть Конона, бросилось к рыбачьим лодкам. Наиболее ловкие взобрались по мачтам наверх и стояли на реях.
Конон стоял на носу священной галеры. На нем был пурпурный плащ, откинутый назад, на доспехах сверкали золотые змеи страшной Медузы. У его ног лежал щит из полированной стали и шлем с красным султаном. Он стоял, опираясь на копье, с обнаженной головой, на которой тонкий золотой обруч сдерживал темные волосы,
Вслед за священной галерой в гавань вошел весь флот. Палубы триер, так были завалены захваченным у неприятеля оружием: стрелами, мечами, копьями и дротиками, что гребцы с трудом могли действовать веслами, которые были украшены гирляндами из цветущих головок розовых лавров, тонкой листвы бересклета, букетами из маков и васильков. На носу многих судов были выставлены бронзовые тараны, снятые с неприятельских галер, потерпевших поражение в бою. Триеры тащили на буксире захваченные галеры без весел и со сломанными мачтами, еще недавно легко скользившие по морю, а теперь тащившиеся по спокойным волнам с угрюмым видом побежденных. На них сидели пленные, закованные в цепи. Афиняне с любопытством рассматривали гордых спартанцев, пелопонесцев в тяжелой броне, фракийцев в звериных шкурах, персов в ярких одеждах.
Скоро весь флот был уже у набережных обширной гавани; галеры, взятые у неприятеля, отведены в доки для ремонта, гоплиты [19] высажены, доступ в гавань закрыт, а священная галера спускала пурпурный флаг, развевавшийся на мачте.
Стратег, сопровождаемый триерархами и начальниками гоплитов, медленно поднялся по лестнице на набережную, где его ждало пятьдесят пританов [20] во главе с Эпистатом, стоявшим под легким полотняным тентом, который держали над ним на копьях четыре воина. Старик подошел к верхней ступени и сказал громким и ясным голосом, так что весь народ слышал его:
19
Гоплит — тяжело вооруженный пехотинец в древней Греции.
20
Пританы — выборные члены суда в древних Афинах.
— Приветствую тебя, Конон, в стенах Афин, уже переполненных слухом о твоей победе.
Взяв венок из дубовых листьев, который подал ему один из рабов на серебряном блюде, он поднял его обеими руками вверх. Конон снял шлем, опустился на одно колено и склонил голову.
В толпе, тоже опустившейся на колени, наступила тишина; все затихли в молитве. Эпистат долго стоял с поднятыми руками в позе молящегося жреца. Когда, наконец, губы его перестали шевелиться и он опустил голову, слезы, которых он не мог сдержать, сбежали по его щекам к седой бороде. Сколько раз за время этой злосчастной войны приходилось ему видеть возвращение таких же воинов после одержанных ими побед, пробуждавших надежды, которые в будущем не оправдывались. Он надел венок на голову стратега и сказал:
— Конон, народ афинский провозглашает тебя моими устами Победоносцем… Пусть это имя останется тебе верным в жизни и будет сопровождать тебя и в смерти.
С башен, защищавших гавань, стража протрубила об одержанной победе. Стоявший на коленях народ поднялся. Мощный крик: «Победа! Победа! Победа!» — раздался над морем. Подхваченное вслед затем тысячами голосов имя победителя понеслось к Афинам.
У края
Жаждавшая видеть его толпа не пропускала, и стратег, выехав из Пирея, повернул направо, проехал несколько стадий по берегу моря и, переправившись по каменному мосту, переброшенному через Кефис у его устья, очутился на минихийской дороге. Там прохожие встречались только изредка.
— Как Леуциппа? — спросил он у стоявшего за спиной раба.
— Леуциппа каждый день ходил на агору узнавать, нет ли каких известий. Два раза его носили на вершину Ликабетта, откуда виден Суниум и море.
— Как вы узнали о победе?
— От гонцов, которых ты прислал, господин. Они прибыли ночью. Они успели всего за четыре часа добраться с мыса до Афин.
— Узнай, как их зовут. Я награжу их. Когда Леуциппа узнал об этом?
— Я разбудил его сегодня утром, как только увидел огонь на горе.
И, видя, что Конон не задает больше вопросов, прибавил:
— Я сказал об этом и Лизистрате, старой кормилице, которая шла за молоком. Она выронила амфору, господин, и бросилась в гинекей… а так как амфора была глиняная, она разбилась, — лукаво сказал раб.
— Ты славный малый, Ксантиас. Ты отрастишь себе волосы, и в следующий раз я возьму тебя с собой в поход.
— О, господин, какой ты добрый, — сказал раб, покраснев от удовольствия. — И у меня будет шлем и меч?
— У тебя будет шлем и меч, и я дам тебе доспехи. А теперь, молчи.
Они приехали в Иллиссус. Лошади, фыркая, перешли через ручей, полный мутной воды, и пошли шагом, чтобы достичь склона дороги, проходившей в этом месте. Конон, сгоравший от нетерпения узнать о том, что его больше всего интересовало, решился, наконец, задать вопрос, который все время вертелся у него на языке.
— А ты видел дочь Леуциппы, Ксантиас? Как она поживает?
— О, господин, — отвечал раб, — почему ты не позволил мне рассказать тебе о ней раньше. Я люблю ее так же, как и тебя, я предан ей так же, как и тебе, потому что она так же добра и милостива, как и ты. Целый месяц она вышивала покрывало Афине. Каждый день она ходила в храм с Лизистратой. И так, как они возвращались, когда уже становилось темно, я выходил к ним навстречу с Кратером, — нашей собакой. Один раз, господин, какой-то пьяный шел за нами. Я взялся за палку, Кратер оскалил зубы, и тот человек ушел, ругаясь. Лизистрата испугалась и убежала, а она не тронулась с места, господин. Она сказала мне, что я храбрый и что она надеется на меня.
— Кратер хорошая собака, — сказал, улыбаясь, Конон. — Я дарю тебе Кратера.
— Он любит меня. Все его боятся; он слушается только меня. В тот день, когда этот человек ушел, она сказала мне: ты хорошо сделал, Ксантиас, что взял с собой собаку. Госпожа, мне было так приказано, — сказал я. Нам обоим приказано охранять тебя. Кто тебе приказал? — спросила она. Он приказал, госпожа. Когда он уезжал, то сказал: ты дашь убить себя и собаку прежде, чем кто-нибудь обидит ее. Она улыбнулась, потом опустила свое покрывало и больше ничего не сказала мне. Но с того дня, когда она приходила утром вышивать под платанами, она приносила с собой хлеб, намазанный медом. Кратер, хоть и собака, но лакомка и очень любит мед.