Геймер. Тетралогия
Шрифт:
– У-ма.
– Желая укрепить первый опыт, встряла безносая служанка. Она поставила на землю корзину с полуживой рыбой и вдруг начала скакать вокруг меня, уморительно вертя головой и цокая деревянными гэта. Что вызвало неудержимый хохот всего честного собрания.
'Ага, ума - лошадь', - мысленно занес в свой внутренний словарик я, схватив 'мать' за подол кимоно и таща ее в сторону де?ревни.
Весело вереща, должно быть я распахнул ее одежду больше положенного, женщина устремилась за мной, неловко ковыляя в неудобной обуви. Впрочем, это только сначала я посчитал, что моя нынешняя 'мать' великанша и уродина. На самом деле, ничего подобного, и если бы я был в своем, еще не искалеченном теле и нормального роста, очень даже был бы не против пососать грудь такой 'мамочки'. Красоткой японку, конечно, было сложно назвать, есть у этой нации и более привлекательные личики, но достаточно высокий лоб, широкие скулы и невероятно красивые выразительные глаза. Добавьте к этому крошечный ротик и высокую прическу с цветами, и получится не женщина, а картинка. Выглядела она лет на девятнадцать-двадцать, но у нее уже было трое детей. Причем я средний.
Всей компанией мы устремились в деревню, со своего места я не мог видеть, куда поскакал всадник, и прикинул, что если по уму, ему необходимо сначала отрекомендоваться моему отцу или старосте, а значит, идти следовало в центр, где располагались два главных дома и была площадь, на которой собирался сход.
Я пытался бежать, гремя неудобной, похожей на табуретки деревянной обувью. А 'мама' и нагруженная служанка старались поспевать за мной. Со стороны это, должно быть, выглядело презабавно, но вполне естественно. Дите - что с него возьмешь...
Подбежав к нашей калитке, я покрутил головой, ища таинственного всадника, но не увидел даже его лошади. Вот невезуха. А ведь это мог быть человек из ордена, которого прислали за мной.
Приметив какой-то голубоватый всполох в садике старосты, я было заторопился туда, но служанка крепко-накрепко вцепилась мне в плечо.
– Доку?
– строго спросила она.
– Даме дес.
– Выразительный крест руками, означающий на всех языках одно - отказ.
Я вопросительно поглядел на безносую, потом на 'маму' и захныкал, изображая из себя разобиженное чадо.
– Ума...
– ревел я, входя в роль.
– Самурай.
На последнем слове обе женщины чуть было не рухнули на землю, воспользовавшись возникшей паузой, я вырвался и заторопился к дому старосты. Калитка оказалась всего лишь притворена, и я, распахнув ее, нырнул в крошечный садик. Опомнившиеся 'мама' и служанка, бросив рыбу, устремились за мной, но где им догнать настоящего десантника?
Впрочем, ноги взрослого и ноги маленького ребенка... меня настигли уже около крыльца, навстречу нам из дома вышли староста, которого я прежде видел в нашем доме, и отец.
Обе женщины начали кланяться, хихикая и, по всей видимости, прося прощения, тогда как отец взял меня на руки и, немного потормошив по своему обыкновению, понес домой. Никакого самурая в голубом я больше не видел. Впрочем, он не показался мне.
Позже, уже у нас в доме, тихо сидя на руках отца и делая вид, будто бы страшно увлечен цветными ракушками, я уяснил одно. Всадник был гонцом из замка, во всяком случае во время разговора с женой и старостой 'отец' несколько раз произнес имя 'Кияма' и 'Фудзимото', при этом выражение его лица сделалось скорбным, на лбу пролегли две суровые морщины. А 'мама' вскрикнула, зажав тут же рот ладонью. Что же до простых служанок, они в тот день только и делали, что шептались между собой.
Должно быть, Кияма, не дождавшись моей помощи, помер или собирался помереть в считаные минуты.
Стоп. А какой смысл докладывать деревенскому самураю о том, что его князь собирается отдать богу душу? Стало быть, действительно помер.
'Отец' велел принести курильницу и сам зажег несколько ароматных палочек.
– Даймё Кияма...
– Я посмотрел на отца, не зная, как спросить, умер ли его князь или еще жив.
Не ожидавший, что его до этого молчавший отпрыск вдруг заговорит, отец было отпрянул, по привычке схватившись за меч, но я молитвенно сложил ладошки, склонив голову. На самом деле, наверное, было бы уместнее перекреститься: Кияма был христианином, и все его самураи тоже, но не до изысков, когда 'родной' папаша из чистого суеверия может запросто порубить тебя в фарш, и ему ничего за это не будет.
Глава 40
ТЕРЯЯ ДРУЗЕЙ
Мой враг ушел, на душе пусто.
Кияма промучился еще несколько дней, по-детски веря в то, что 'куратор' и Ал, обшаривающие окрестные деревни, леса и горы, все же обнаружат присланного орденом врача. Но тот словно сквозь землю провалился. Ни в одной деревне не происходило ровным счетом ничего интересного, так что 'куратор' уже начал предполагать, что произошло самое страшное, и направленный орденом на помощь врач упал в реку или угодил в руки разбойников.
Промывание желудка и капельница дали лишь временное облегчение, за время которого Кияма написал завещание и успел исповедоваться перед смертью. Его сын Умино получил точную инструкцию от отца поступать на службу, которую подберет для него Ал. Но Ал был не уверен, что сделавшийся удельным князем Умино захочет следовать последней воле отца.
Желая выказать перед своим господином должное усердие, начальник стражи доложил о проведенном расследовании, предложив вниманию Кияма целый список возможных отравителей, среди которых были все воины стражи, стоящие в последние дни рядом с покоями даймё, все убирающие и обслуживающие даймё слуги, включая поваров.
Отдельным списком шли буддисты, которые, по словам новоиспеченного следователя, только для вида обратились в христианство, а следовательно, могли желать смерти своего господина. Под подозрение также попали все наложницы Кияма и жена его сына за то, что их семьи в незапамятные времена 'Войны провинций' были на стороне врагов клана Фудзимото, и его личный секретарь Такеси как лицо, особо приближенное к высочайшей особе.
Изучив список и выслушав пояснения начальника стражи, Кияма поблагодарил его за старания, после чего велел сжечь список.
Перед самым концом Кияма начали скручивать страшные судороги, во время которых замковый доктор был вынужден запихивать ему в рот палку, а четверо самураев держали своего даймё за руки и за ноги, опасаясь, как бы тот не навредил себе.
– Все бесполезно, - наконец признался 'куратор' Алу, когда они в очередной раз безрезультатно объезжали квадрат за квадратом Хиго, до этого они вдоль и поперек прочесали земли Сацумы и Осуми.
– Все плохо.
– Он вздохнул.
Ал думал о своем, покачиваясь в седле и стараясь абстрагироваться от ставшей в последнее время ненавистной для него реальности.