Гезат
Шрифт:
В Бибракте прошел съезд всех галльских племен. По сведениям нашего информатора, присутствовали представители от всех крупных племен, за исключением ремов, лингонов и треверов. Последние не воспылали вдруг любовью к оккупантам, просто были заняты отражением нападений германцев, которые решили воспользоваться ослаблением этого племени после поражения, нанесенного римлянами. На съезде прияли решение выступить единым фронтом. Командующим избрали Верцингеторига, что сразу стало причиной раздоров. Эдуи не желали подчиняться арверну. Остальные не желали подчиняться командующему-эдую, потому что не видели среди них равного Верцингеторигу.
Пока кельты совещались и интриговали, римская армия отдохнула и пополнилась. Четыре легиона под командованием Тита Лабиена, погоняв паризиев и прихватив по пути обоз армии, оставленный в Агединке, соединились с главными силами. Теперь под командованием Гая Юлия Цезаря двенадцать легионов и пять тысяч германцев, пришедших по его зову с правого берега Ренуса. Как заведено у германцев, на каждого всадника по пехотинцу, воюют в связке. Лошади у них мелкие, неказистые, но выносливые. Проконсул предложил им верховых, в первую очередь захваченных моей алой и проданных римской армии, которых использовали в обозе, как вьючных, однако мало кто согласился на такой обмен. Со снабжением у нас опять полный порядок, продукты выдаются вовремя и в полном объеме.
Неспешно, в боевом порядке, римская армия двинулась на юг. По слухам, которые, как догадываюсь, распространяются по приказу Гая Юлия Цезаря, мы удираем в Провинцию. Сейчас едем по землям лингонов, одних из немногих «друзей Рима», не примкнувших к восстанию, поэтому грабить запрещено, служба протекает скучно. Четырнадцатый легион шагает в арьергарде, поэтому его конница плетется в хвосте. За нами только германцы. Их предупредили, что лингоны — союзники римлян, но то ли сказали невнятно, то ли не объяснили, кто именно относится к этому племени, потому что германцы постоянно предлагают нам купить самое разное имущество, явно награбленное. Я вымениваю у них зерно и бобы на мясо, добытое охотой. С луками германцы не то, чтобы совсем не дружили, но взаимной любви не случилось, поэтому добывают дичь, загоняя. С отрядом движутся несколько свор крупных лохматых псов, которые постоянно дерутся. Ни одна стоянка не обходится без массовой собачьей схватки. Это любимое развлечение германцев. Пищу псы добывают сами. Хозяева им разве что кости обглоданные швыряют. Я прикормил пару, кобеля и суку, и они теперь следуют за моей арбой и охраняют ее на стоянках.
С германцами у меня сложились хорошие отношения. Не знаю, что рассказал обо мне Бойд, который свободно говорит на их языке, но обращаются ко мне с почтением, как к своим вождям. Эта должность у них выборная. Случайный человек не займет, только проявивший себя в боях. Что ж, по их меркам я бывалый воин, поучаствовавший во многих походах и сражениях. К тому же, командую конницей римского легиона, а германцы знают, что на такую должность не римлянину трудно пробиться.
Возле нас постоянно вертятся на безопасном расстоянии отряды повстанцев, поэтому я не обратил внимание на сотен пять всадников, которые расположились справа от нас на вершине холма, мимо которого мы проезжали. Склон, спускающийся к дороге, был очищен от деревьев и кустов. Здесь был сенокос жителей деревни, которую мы недавно миновали. Когда последняя когорта четырнадцатого легиона миновала луг и скрылась в лесу, началась атака повстанцев. Стоявшие на вершине были всего лишь передовым отрядом. Остальные поджидали на противоположном склоне. Сейчас они все вместе, тысяч семь-восемь, понеслись вниз, к дороге.
Я ехал впереди своей алы, приближался к лесу, поэтому оказался крайним на левом фланге после того, как повернули к врагу. Именно на нас скакала большая часть нападавших. Наверное, собирались отрезать от когорт и разгромить до того, как легионеры подоспеют на помощь. Бойцы у меня испытанные, дело свое знают: смотрят на командира и делают, как он. Я застегнул бармицу, закрыв лицо, достал легкую пику из чехла, притороченного сзади к седлу, пожалев, что, не ожидая эту атаку, не взял длинное копье, и неспешно поехал навстречу врагу. Незачем разгонять коня. Удар станет не намного сильнее, зато точность понизится. Справа, поравнявшись со мной, но не опережая, скакали мои подчиненные. Германцы чуть замешкались. У них каждый всадник везет щит, копье и другие тяжелые вещи своего напарника-пехотинца, чтобы тому легче было идти, не отставал. Сперва пехотинцы разобрали свое оружие и щиты и только потом вместе с всадниками направились на врага.
Издали скакавшие на нас повстанцы казались сплошной массой. По мере приближения начали распадаться на отдельные элементы. Угадав во мне командира, на меня скакал, судя по кольчуге и наизвесткованным волосам, уложенным в прическу «Взрыв на макаронной фабрике», уездный предводитель кельтов. Копье у него было длиннее и толще моей пики. При ударе от головы длина играет не такую важную роль, а вот толщина, вес — заметную. Вроде бы всего лишь на доли секунды медленнее поворачиваешь копье — и платишь за это слишком высокую цену. Мой нынешний Буцефал обучен при определенном ударе шпорами шарахаться вбок. Что сейчас и проделал, сместившись влево. Я оказался справа от летевшего на меня врага, и он не успел перенацелиться. Моя пика вошла ему в правую сторону груди, в район соска. Граненое острие порвало и раздвинуло кольца кольчуги, влезло на половину своей длины из-за того, что цель продолжала движение вперед. Напор был такой, что меня немного развернуло в седле. Поскольку у вождя повстанцев седла не было, слетел с коня, чуть не утянув с собой и мою пику. Пока выдергивал ее, на меня налетели слева двое. Это меня и спасло. Торопясь ударить первым, помешали друг другу. Оба копья я принял на щит, который не заскрежетал высоко и противно, как обычно, а загудел низко. Сперва я заколол ближнего, угадав ему в пах. Удар, видимо, был очень болезненный, потому что раненый, довольно молодой, безусый юнец распахнул в крике рот. Впрочем, его крик я не слышал. Слишком много рядом раздавалось громких звуков, слившихся в то, что я называю мелодией боя. Второму, проскочившему мимо меня, угодил, еле дотянувшись, в район поясницы. Затем успел подставить щит и отбить еще одно копье. И этот нападавший был юным и глупым. Нет бы ранить моего коня, так он продолжил наносить удары мне в голову и верхнюю часть туловища, постоянно попадая в щит, который я успевал подставлять. Кельты ценят лошадей, считают самым желанным трофеем, поэтому не убивают в бою. У меня монгольская выучка, согласно которой коня можно поменять, а жизнь нет, поэтому кольнул вражеского в нижнюю часть шеи. Жеребец вскинулся на дыбы от боли, сбросив всадника. Я добил юнца, лежавшего на спине с таким удивленным видом, словно впервые в жизни свалился с коня.
Справа от меня дела шли не очень хорошо. Враги, навалившись в большом количестве, потеснили моих людей. Растолкав лошадей без всадников, я протиснулся вправо, ударом в спину завалил мощного повстанца, который собирался проткнуть кого-то из моих подчиненных, лицо которого было залито кровью. Наверное, кровь мешала разглядеть врага, поэтому щитом закрывался, но не бил в ответ. Дальше помог Гленну, который отбивался сразу от двоих. Оба были не намного старше него и без шлемов, с наизвесткованными волосами, уложенными в подобие волнистого ирокеза. Подозреваю, что старые опытные бойцы, помнившие, что такое римская армия, остались дома дожидаться, кто победит, а к Верцингеторигу присоединились молокососы, мечтающие о военных подвигах. Что ж, сейчас произойдет естественный отбор, безмозглые отсеются. Ближнему я всадил пику в голову возле правого уха. Как ни странно, мозги у него были: красновато-серая масса вылезла из расколотой черепной коробки. Значит, соображали плохо. До дальнего еле дотянулся, поэтому уколол в правое бедро. Этого хватило, чтобы юный повстанец позабыл о Гленне, попытался повернуть коня в мою сторону. Видимо, захотел отомстить. В это момент мой воспитанник и всадил ему пику в спину.
Дальше мы работали в паре: я двигался впереди, а Гленн позади слева подстраховывал, подчищал. На этой позиции у него получалось лучше. Да и мне было спокойнее, не боялся пропустить удар слева. Противники попадались молодые, малоопытные. Одно дело поражать длинным копьем неподвижное соломенное чучело, а другое — всадника с щитом, который ждет твой удар, защищается и при этом еще и отвечает. С нападением у них худо-бедно получалось, по крайней мере, в щит мой попадали и один раз угодили в шлем, зато с защитой были проблемы. Видимо, на тренировках даже не отрабатывали такое. Предполагалось, что враг погибнет раньше, чем ответит. К сожалению для них, моя пика была быстрее и точнее. Поскольку доспехи чаще всего были кожаные, одного попадания было достаточно. Длинный наконечник, весь покрытый кровью, легко пробивал их, влезал в молодое тело сантиметров на десять-двадцать. Перед тем, как свалиться с коня, юный герой кривил лицо от боли и удивления. Последнего было больше. В молодости считаешь себя бессмертным. Осознание, что вот прямо сейчас умрешь, поражает своей нелепостью.
Впереди началось бурление. Повстанцы уже не напирали на нас, а разворачивали своих лошадей. Это германцы смяли их левый фланг и начали заходить в тыл. Связка всадник-пехотинец, которую я наблюдал еще в македонской армии, отлично работала и против конницы повстанцев. Трудно победить, когда тебя атакуют одновременно на двух уровнях. Обычно сосредотачивают внимание на всадника, хотя пехотинец, как по мне, намного опаснее, потому что его копье, особенно если атакует справа, часто замечаешь только в самый последний момент, когда не имеешь возможности уклониться или закрыться, потому что щит держишь в левой руке.
Пространство впереди разрядилось, и я подогнал шпорами Буцефала. Наступал самый приятный момент боя — преследование проигравших. Вверх по склону холма быстро не поскачешь, поэтому я быстро нагнал двоих и обоим вогнал пику между лопатками. За третьим гнался дольше. Он был в римском железном шлеме без назатыльника. На скаку часто оглядывался. Лицо показалось мне знакомым. Нагнав повстанца, не стал убивать, а развернул пику и ударил задней частью древка по шее. От души влупил. Даже показалось, что снес голову. Затем понял, что это шлем свалился. Всадник продержался на коне еще несколько секунд, после чего как бы нырнул с него, не выставив вперед руки, висевшие безвольно. Я остановил Буцефала, развернул и подъехал к оглушенному. Он лежал на спине, неестественно вывернув руки. Это был один из знатных эдуев из свиты Эпоредрикса, которого, по словам Литовикка, якобы убили римляне. Что ж, слова эдуйского вождя чуть не стали пророческими. Я подумал, что Гая Юлия Цезаря порадует такой пленник, не стал убивать. Сняв с него массивную серебряную гривну, два серебряных браслета в виде змеек и пояс с золотой пряжкой, на которой висели деревянные ножны с бронзовыми кольцами и наконечником, пустые. Уверен, что отважный воин не вспомнит, где потерял спату. Страх плохо дружит не только с логическим мышлением, но и с памятью.