Гибель Царьграда
Шрифт:
– Ну, того, который знает языки… их командира, – раздраженно пояснил тот. – И еще: пошли кого-нибудь в порт к капитану греческого корабля. Только потолковей. Слышишь, Франческо, потолковей! Пускай предлагает капитану любые деньги, лишь бы тот согласился взять на борт двух моих людей, понял меня? Все, иди, да скорее возвращайся – поможешь мне одеться…
6
Тюрьма венецианской фактории, ибо ни одна уважающая себя фактория не обходилась без тюрьмы, располагалась прямо под роскошным домом купца, и чтобы попасть в нее, дону Марза достаточно было только открыть потайную дверь и спуститься по крутой лестнице вниз. Правда, сейчас ему потребовалась помощь слуги.
Тут надо отметить, что трапезундский император, получая от венецианцев хорошие деньги за предоставляемую им в аренду землю, да и просто беря у них взаймы на текущие государственные дела, мало интересовался, а вернее просто закрывал глаза на то, что творится внутри итальянской колонии. Корабли колонистов не только швартовались у отдельных специально построенных для них пристаней, но и никогда не подвергались таможенному досмотру. За это тоже приходилось расплачиваться звонкой золотой монетой, но прибыль от торговли с лихвой перекрывала все траты. Фактория процветала.
Рядом с тюрьмой, которая представляла собой перегороженный деревянными решетками каменный мешок, достаточный для содержания по крайне мере полусотни человек, была устроена пыточная – отдельная глухая комната, способная одним своим видом привести в трепет даже самую храбрую душу. При дрожащем свете факелов взору несчастного представали проверенные временем и человеческой плотью хитроумные пыточные устройства: начиная от простейших дыбы и жаровни, и заканчивая знаменитой Железной Девой, чье полое тело было особым образом утыкано острыми штырями, которые хотя и пронзали заключенную в нее жертву, но не задевали жизненно важных органов, отчего та умирала медленной и мучительной смертью. Сколько криков, сколько страшных тайн и признаний слышали эти закопченные факельным огнем стены…
Когда поддерживаемый слугой Марза добрался наконец до пыточной, пленник уже был там под охраной трех дюжих тюремщиков. На сводчатом потолке в изменчивом свете факелов подрагивали четыре причудливо изогнутых тени. Отблески пламени падали на лицо янычара, отражались в его широко раскрытых глазах, которые сейчас показались купцу черными. Но, как и в прошлый раз, в них не было страха, а лишь только любопытство и, пожалуй, надежда. Да – надежда.
«Ну что ж, посмотрим, насколько ты оправдаешь мои надежды, ведь от этого зависит – оправдаются ли твои». – подумал купец, с интересом разглядывая юношу.
Тем временем слуга, проворно разложив складной венецианский стул, помог хозяину сесть, а затем бережно положил его больную ногу на низенькую покрытую пурпурной подушечкой скамейку. Проделав все это, слуга замер за спиной купца. В пыточной воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском факелов.
Наконец Марза заговорил:
– В прошлый раз я не спросил твоего имени, янычар… Теперь же я хочу его знать.
– Отец с матерью нарекли Янушом, турки назвали Бозкурт – отозвался тот с грустной усмешкой. – Какое вам больше по нраву, господин?
7
Как говорил дервиш Омар, человек всегда должен быть готов не только распознать в цепочке событий выпавший ему шанс, но и воспользоваться им… Такого шанса Януш ждал целых девять лет, с того самого дня, когда мрачные кареглазые люди забрали его и еще пятьдесят сербских мальчишек из родного края и увезли за море, чтобы они навсегда забыли свой дом и веру отцов…
Он понял, что это шанс, когда высокий борт венецианского нефа стремительно надвинулся, а затем тяжко ударил в их потрепанную штормами посудину, и на палубу споро запрыгали облаченные в добротные панцири солдаты…
Но вначале был шторм.
Его приближение первым заметил многоопытный Алибей, командир турецкой эскадры, что по приказу султана торопилась из Синопа для усиления начавшейся в начале апреля блокады Константинополя.
Четыре боевые галеры и шесть грузовых судов, повинуясь сигналам с флагманского корабля, взяли курс в открытое море подальше от безлюдной береговой линии, где бесновался, бессильно вздымаясь над острыми камнями, белопенный прибой. Алибей свято соблюдал мудрое правило древних – корабли во время шторма бойтесь берегов.
Когда земля скрылась из виду, а море все сильнее стало бить в борта тяжелыми волнами, на кораблях убрали все паруса, задраили люки, а галеры, до этого похожие на присевших на воду бабочек, спрятали в своих стремительных телах блестящие от воды крылья-весла.
Теперь людям оставалось только ждать и молиться, и с ужасом слушать, как безумствует вокруг них море, от которого их отделяла лишь тонкая деревянная обшивка.
А шторм разыгрался не на шутку. Людям казалось, что над ними потешается сам шайтан, который то бьет по воде гигантскими кулачищами, то закручивает своими длинными когтистыми пальцами страшные водовороты. Сквозь вой обезумевшего ветра им даже слышался его леденящий душу хохот…
На флагмане, не считая самого Алибея, находилось тридцать человек команды и сто янычар охраны. Все молились, но только лишь губы Януша беззвучно призывали на помощь совсем другого Бога, в которого верили его отец и мать и которого, как он искренне надеялся, никогда не предавал: «Господи Иисусе Христе, спаси и сохрани мя грешного…Спаси и сохрани..»
Корабль швыряло с волны на волну, бросало в мгновенно распахивающиеся пропасти и вздымало к разгневанному небу. Сквозь щели в палубе на скрючившихся в трюме людей лились потоки холодной воды, и цепенели души, и казалось, что еще немного – и пучина разобьет, навсегда поглотит их корабль…
В одно из таких мгновений, когда их жалобно скрипящий мирок снова рушился в невидимую, но так ясно ощущаемую бездну, перед Янушом вдруг промелькнула вся его жизнь…
Вот он четырехлетний стоит на стене родового замка (память почему-то сохранила именно это крохотное воспоминание без начала и конца). От шершавых серых камней тянет холодом, весенний ветер с гор треплет волосы, края одежды, и так страшно подойти и глянуть вниз за стену, где чернеет заполненный водой ров. За спиной Януша тоже пропасть, но уже не такая пугающая – там царит привычная уху суета, с кухни тянет чуть горьковатым, ласкающим ноздри дымком и туда ведет крутая каменная лестница, у подножия которой рыдает от обиды не взятый на стену младший брат. Януш хоть сейчас готов сбежать вниз, но рядом, положив руку на его плечо, стоит отец. Отцовская рука тяжелая, теплая, надежная. И мальчик решается: делает шаг к бойнице и встает на перевернутую вверх дном плетеную корзину – иначе ему не достать. Приникнув грудью к холодному камню, он смотрит вниз на опущенный надо рвом мост с толстыми ржавыми цепями, на сбегающую вниз дорогу, на лоскуты крестьянский полей меж поросших ежевикой и колючим репейником скал, на обступившие замок горы, с едва различимыми на их фоне дымами пастушечьих костров, на ослепительное синее небо, доступное только ангелам и птицам…