Гибель Дракона
Шрифт:
— Да разве кто-нибудь работает?! — раздраженно воскликнул Куниэда. — Они только и знают целыми днями прогуливаться да прохлаждаться…
— Ну да, ходят, бродят, обдумывают… — старик окинул взглядом Куниэду. — Это-то меня и беспокоит. Последние трое суток совсем не спали. Так и организм не выдержит…
«Они» — так в этом доме называли группу ученых из Киото. Кроме Фукухары в нее входили бледный, плосколицый, неопределенного возраста человек, одетый в обычное кимоно, но сильно смахивающий на буддийского монаха, и совершенно седой, пожилой мужчина. Из штаба им придали трех помощников для сбора материалов и технической работы. Иногда премьер, несмотря на крайнюю занятость,
В конце застекленной галереи появилась изящная девушка в кимоно. Она подошла к креслу-каталке, откуда старик любовался садом, и, опустившись на колени, что-то ему шепнула. Старик согласно кивнул. Девушка зашла за кресло и покатила его по галерее.
— Пойдешь со мной, — сказал старик Куниэде.
За поворотом открылся павильон-флигель. Пройдя через крытую галерею, они вошли в него и очутились в передней, из которой двери вели в две большие комнаты.
Несмотря на суровые холода, стоявшие в конце февраля, седзи и застекленные ставни были раздвинуты. Вдали виднелось озеро Асиноко. На большом лакированном столе, который стоял посреди комнаты, лежал ворох исписанных бумаг. Тут же был расписной лакированный ящичек с кисточками для письма тушью. Тяжелая темно-зеленая тушечница напоминала застывший водоворот. Куниэда вспомнил, что однажды видел такую тушечницу на выставке. На дне этого темно-зеленого водоворота, на корочке засохшей туши поблескивала золотистая звездочка. Палочка для туши — в стиле эпохи Чинского двора, но, кажется, японской работы — была украшена листьями бамбука, выведенными золотой пыльцой. На краю ящичка лежала толстая кисточка, влажная, словно ее только что окунули в тушь. В комнате было много книг, географических карт, ежегодников. Здесь можно было увидеть и европейские издания, и древние рукописи в свитках.
В комнате находились трое: в углу сидел изможденный усталый мужчина средних лет, по-видимому помощник, за столом — миниатюрный человек в стального цвета кимоно смотрел, скрестив на груди руки, за раздвинутые седзи, а рядом с ним — в стеганом ватном кимоно тот, что походил на монаха. Глаза его были полуприкрыты, ладони соединены на животе. На столе перед ними лежали три огромных конверта с несколькими иероглифами на лицевой стороне.
— В общем, почти закончили… — сказал тот, что смотрел на открывающийся за седзи пейзаж. Он опустил руки и кивнул в знак приветствия.
— О, готово? — старик кивнул в ответ и с помощью девушки пересел с кресла на пол. — Значит, августейшая семья отправляется в Швейцарию…
— Да, — ответил миниатюрный мужчина. — А младшие члены императорской семьи — в другие страны. Один в Америку, другой в Китай, а третий, если удастся, — в Африку…
Миниатюрный человек повернулся в сторону Куниэды. И Куниэду потрясло его лицо: за неделю профессор Фукухара изменился до неузнаваемости. Его еще недавно по-детски пухлые и округлые щеки впали, провалились глубоко глаза, и без того свинцовый цвет лица усугубляла отросшая щетина. Он походил на доживающего последние дни ракового больного. И только глаза его ярко пылали — два последних уголька на пепелище духовной энергии.
— Погибнет
— Вы разделили всех на три группы… — старик смотрел на конверты. — Вот как…
— Нет, это не три группы, а три возможных варианта, — откашлявшись, заговорил профессор Фукухара. — Один на тот случай, если японскому народу удастся в будущем иметь свою страну, второй — если японцы расселятся в других странах и там ассимилируются… и последний — на тот случай, если ни одна страна в мире нас не примет…
— В третий конверт вложен еще один конверт. Там — четвертый вариант, где высказывается крайний взгляд на вещи, — тихо произнес монах. — Откровенно говоря, мы все трое хотели было на нем остановиться. Но тогда наша работа совершенно не отвечала бы поставленной задаче. Так что написали в качестве особого мнения, отдельно.
— Суть его в том, чтобы ничего не предпринимать, — пояснил профессор. — Все остается так, как есть, и никаких мер, ничего…
Да вы что!.. — едва не вырвалось у Куниэды. — Что же это, все японцы до последнего — сто десять миллионов человек — должны умереть, погибнуть? Да чем только эти ученые занимаются?!.. На кой черт они нужны…
— Вот оно как, — старик Ватари не отрывал взгляда от третьего конверта. — Такое мнение, значит, тоже появилось… Да…
— Может быть, именно в этом исключительность японского народа. У японцев может появиться такое мнение… — монах приподнял веки. Казалось, он убеждает самого себя.
— А вы все трое, прежде чем сделать такое заключение, подумали о своем возрасте? — старик острым взглядом скользнул по лицам собеседников.
— Как вам сказать… — пробормотал Фукухара, вновь оборачиваясь к раздвинутым седзи.
— Ханаэда, поди сюда, — сказал старик девушке, сидевшей у порога. — Прошу вас, полюбуйтесь этим полным свежести и надежд созданием. Она еще не познала любви. О таких вот девушках вы подумали?.. Или, скажем, о детях?
— Как вам сказать… — повторил Фукухара.
Куниэда даже не заметил, что его руки, лежавшие на коленях, стали мокрыми и сжались в кулаки. Его бил озноб. Эти ученые, они что — звери…
— Как бы то ни было, это крайняя точка зрения… — монах опять прикрыл веки. — Для нас это своего рода исходная позиция, отталкиваясь от которой можно продумывать различные варианты…
— Да, исходная позиция… Она гласит: ничего не искать, ничего не требовать от мира, от других стран… Япония может надеяться только на Японию… — голос профессора стал совсем безжизненным. — Мир еще не устроен, чтобы Япония могла у него что-либо требовать. Человеческое общество на нашей планете еще не обеспечивает гражданину любой страны право жить в любом государстве. И надо полагать, что такое положение вещей сохранится довольно долго. Это исходный момент. Японскому народу, потерявшему свою территорию, придется просить другие народы, чтобы его — из милости! — пустили в какой-нибудь закоулок. Однако, если просьбы будут отвергнуты, японцы не должны настаивать. А если они все же где-то устроятся, то будут жить, рассчитывая только на себя…
— Декларация прав человека… — вмешался, не выдержав, Куниэда, — …гарантирует право на жизнь любому человеку, если он… любое правительство…
— Декларация есть декларация… — почти беззвучно пробормотал профессор Фукухара. — А такого права, на котором мог бы настаивать один человек перед всем человечеством, к сожалению, нет, оно еще даже не сформулировано. Ведь и с тех пор, как в каждой стране были закреплены законом права и обязанности граждан и правительства, прошло совсем немного времени…