Гибель гигантов
Шрифт:
— Мы должны думать не о себе. Мы должны думать о партии.
— А о нашем браке?
— Я не собираюсь уступать тебе дорогу лишь потому, что я твоя жена.
— Ты меня предаешь.
— Но я тебе уступаю.
— Что?
— Я сказала, я тебе уступаю.
Она прочитала на его лице облегчение. И продолжила:
— Но это не потому, что я твоя жена. И не потому, что ты лучший кандидат.
Он озадаченно посмотрел на нее.
— А почему же?
Этель вздохнула.
— Я беременна. Именно тогда, когда у женщины появилась возможность стать членом парламента, я забеременела.
Берни улыбнулся.
— Ну что же, все обернулось наилучшим образом!
— Я знала, что ты так подумаешь, — сказала Этель. В этот момент она чувствовала обиду и на Берни, и на нерожденного еще ребенка, и вообще на то, как складывается ее жизнь. И вдруг она услышала звон церковного колокола. Она взглянула на часы на камине. Было пять минут двенадцатого. Почему звонит колокол в такое время, утром в понедельник? Потом она услышала звук еще одного колокола, нахмурилась и подошла к окну. Ничего необычного она не увидела, только вдруг заметила на западе, в небе над центром Лондона, красную вспышку сигнальной ракеты.
Она обернулась к Берни.
— Похоже, по всему Лондону звонят в колокола.
— Что-то произошло, — сказал он. — О, я догадываюсь: это звон в честь наступления мира!
— Да, — сказала горько Этель, — уж явно не в честь моей проклятой беременности.
Не только Фиц, но и влиятельные люди в правительствах главных держав мира ждали, что с Омска начнется контрреволюционный переворот.
Директория, состоявшая из пяти членов, размещалась в поезде в пригороде Омска. В нескольких бронированных вагонах, под охраной лучших войск, находились, как известно было Фицу, остатки имперской казны, миллионы рублей золотом. Царь был убит большевиками, но золото было здесь, готовое дать силу и власть его сторонникам.
Фиц считал, что внес значительный личный вклад в дело Директории. Ведь группа влиятельных людей, которых он собрал в Ти-Гуине еще тогда, в апреле, теперь формировала тайную сеть в среде британских политиков, и им удалось сподвигнуть Британию на тайную, но весомую помощь русскому сопротивлению. Это, в свою очередь, обеспечило поддержку других стран или как минимум удержало их от помощи режиму Ленина. Но иностранцы не могли делать все за русских, им следовало поскорее организоваться на борьбу.
Насколько многого могла достигнуть Директория? Хотя она была антибольшевистской, ее председателем был эсер Николай Авксентьев. Его Фиц намеренно игнорировал. Эсеры были немногим лучше Ленина. Фиц надеялся на правое крыло и на военных. Только от них можно было ждать, что они восстановят монархию и частную собственность. И Фиц обратился к генералу Болдыреву, главнокомандующему Сибирской армией.
Вагоны правительства были обставлены с увядающей царской пышностью: потертые бархатные сиденья, мебель с вылетевшей инкрустацией, абажуры в пятнах, слуги в некогда изысканно расшитых ливреях. В одном вагоне сидела молодая девица в шелковом платье, с ярко напомаженными губами, и курила.
Фиц был обескуражен. Он мечтал вернуть прежний уклад, но этот антураж даже ему представлялся слишком старорежимным. Фиц с гневом вспомнил сержанта Уильямса, его презрительно-насмешливый вопрос: «Разве то, что мы здесь делаем, законно?» Пора уже заткнуть этого Уильямса навсегда, с ненавистью подумал Фиц.
Генерал Болдырев оказался большим и неуклюжим с виду.
— Мы мобилизовали двести тысяч человек, — гордо сказал он Фицу. — Можете вы их экипировать?
— Внушительное число, — сказал Фиц, но подавил вздох. Именно подобный образ мыслей привел к тому, что шестимиллионная русская армия была побеждена гораздо меньшими силами Германии и Австрии. Болдырев носил нелепые эполеты, бывшие в ходу при старом режиме, которые придавали ему вид персонажа комической оперы Гилберта и Салливана. На своем слабом русском Фиц продолжал:
— Но на вашем месте я бы отослал половину мобилизованных по домам.
— Отчего же? — озадаченно спросил Болдырев.
— Мы сможем экипировать самое большее сто тысяч. Но они должны быть обучены. Лучше иметь небольшую, но дисциплинированную армию, чем огромную толпу, которая при первой же возможности отступит или сдастся.
— Да, разумеется.
— Снабжением, которое мы вам даем, должны в первую очередь обеспечиваться те, кто находится на передовой, а не в тылу.
— Конечно. Это разумно.
У Фица сложилось удручающее впечатление, что Болдырев соглашается, даже не особенно слушая. Но нужно было продолжать.
— Очень многое из того, что мы посылаем, уходит на сторону, — я сужу об этом по тому, сколько гражданских ходит по улицам в американской форменной одежде.
— Увы, вы правы.
— Я настаиваю на том, чтобы все офицеры, не относящиеся к военной службе, были лишены военной формы и возвращались по домам. — В русской армии было огромное число любителей и дилетантов, которые лезли с советами, но в боях участия не принимали.
— Н-ну-у…
— И я предлагаю дать больше полномочий адмиралу Колчаку в качестве военного министра. — Британское Министерство иностранных дел считало Колчака наиболее многообещающим из членов Директории.
— Хорошо-хорошо.
— Вы согласны выполнить все это? — спросил Фиц, отчаянно желая достичь договоренности.
— Определенно.
— Когда?
— Все в свое время, полковник Фицгерберт, все в свое время.
Фиц пал духом. Хорошо, что Черчилль или Керзон не могли видеть, сколь невпечатляюще выглядят силы, выступающие против большевизма, подумал он с тоской. Но может, они придут в лучшую форму — с помощью Великобритании. Как бы то ни было, ему придется добиваться наилучших результатов, работая с тем материалом, который есть.
В дверь постучали, и вошел запыхавшийся адъютант Фица, капитан Мюррей, с телеграммой в руке.
— Прошу меня простить, — сказал тот, — но мне показалось, эту новость вам следует сообщить как можно скорее.
Вскоре после полудня Милдред спустилась на первый этаж и сказала Этель:
— Давай-ка выберемся на запад. — Она имела в виду Уэст-Энд, западную часть Лондона. — Все пойдут. Своих девочек я отпустила домой. — Она взяла в свое дело по изготовлению шляп двух молодых швей. — Весь Ист-Энд закрывает лавочки. Все-таки война закончилась!