Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений

Посевин Степан Степанович

— Все уехали, — поторопился доложить старик Оскар в вежливой форме, — старики вперед 19-го вечером, а барыня — вчера утром; со сборным поездом, в сопровождении какого-то господина… — и старик сильно закашлял.

— Хорошо, Оскар! Оставайтесь здесь хозяином и над моим имуществом. Вот вам пятьсот рублей авансом за квартиру и на чай… — ответил полковник Казбегоров и передал деньги, как бы поддаваясь общему настроению — «авось город сдается неприятелю только лишь на короткое время».

— А надолго, барин, уезжаете?.. — в недоумении спросил Оскар.

— Война, Оскар! Никто про то не знает, а живы будем, увидимся… — ласково ответил полковник и, обняв старика, поцеловал.

Старик Оскар прослезился и стал молиться Богу на латышском языке. А затем крикнул вслед полковнику, когда тот сидел уже у руля машины и дал ей холостой ход:

— Mijais barins! Dievs palldz tevim!.. Laimigu ceju! Dievs dos redzesimies…

Он еще что-то говорил, но машина сильно трещала работающим мотором, и полковник Казбегоров не мог разобрать ни слова. Он только видел старика Оскара, стоявшего на тротуаре у подъезда со слезами на глазах, с движущимися губами и с обнаженной головой, держа в руках фуражку.

Полковник

также снял фуражку с головы и положил ее около себя, сбоку; а затем, поклонившись головой в сторону старика, повернул круто руль, и машина тронулась в путь мимо моря огня и дыма горевших построек и больших складочных мест на обширной площади центральной станции Рига-Товарная.

— Газу, газу, газу!.. — твердил полковник Казбегоров подполковнику Шраму, сидевшему сбоку.

Пролетали станцию Товарная, Выгонная дамба, Проводник, Красная Двина, Мангали, мост через реку и последние стрелки — отступают цепи арьергарда 6-го Сибирского армейского корпуса. Полковник Казбегоров остановил машину только на другой стороне реки и приступил к осмотру ее и охлаждению мотора, а подполковник Шрам тем временем приготовлял закуску, захваченную из Риги. Время быстро шло, и перевалило уже далеко за полдень.

Но в это время послышались новые, более сильные взрывы, а затем взрывы один за другим потрясающей силы. Форты Усть-Двинской крепости и тяжелые их орудия, которых нельзя было вывезти на баржах через реку Двину, также взорваны на воздух русскими морскими саперами (1917 г. 21 августа старого стиля в 15:30–16:00); а крепостной гарнизон, в виде отдельного отряда, выступил в поход по побережью Рижского залива в направлении Взцаки — Царниково. Генерального штаба полковник Казбегоров снял фуражку и молча перекрестился, а подполковник Шрам тем временем поторопился вытереть себе глаза; каждый из них по-своему переживал в душе тяжелую драму: «уничтожается, мол, все, не использовав его для защиты», — думали они, стоя неподвижно на своих местах. Когда же взрывы немного затихли, по счету их было — больших 12, а малых — бесконечное множество, тогда только лишь они пригласили к себе трех офицеров передового охранения вдоль реки Аа Лифляндская, и все впятером закусили и выпили «за здоровье своего же народа, временно оставшегося в городе Риге, в руках противника». Было около 4 часов вечера. Эта военная семья из 5 человек, по своему социально-общественному положению была различна, поэтому-то и разговор их на тему о сдаче Риги почти без боя и об уничтожении Усть-Двинской крепости почти что не клеился. Один лишь полковник Казбегоров твердо и откровенно высказался о падении психологии народа, о его пессимизме и безразличности к будущей судьбе великой и богатой свободной родины своей: «На Северном фронте погибла Российская империя, гибнет здесь же и вся великая свободная ее страна от руки великого масона; но дух народа, народа многомиллионного, неуничтожаем; он жив и будет жить в мировом пространстве, пока не выйдет опять на сцену земной жизни в лице свободных великих граждан родины своей», — философски заключил он.

Только 22 августа к вечеру полковник Казбегоров и подполковник Шрам присоединились к своему штабу корпуса в районе Лигат, в усадьбе Палтмале, где и выслушал доклад Филиппа о выезде семейств из Риги; доклад был аналогичен с заявлением старика Оскара, и полковник успокоился.

Общими силами корпуса, с присоединением 4-й и 5-й Сибирских стрелковых дивизий, натиск противника 23 августа остановлен на линии Зегевольд. В течение 3–5 дней германское командование все еще пыталось продвинуться вперед, но безрезультатно. Спайка сибирских и латышских стрелков была еще солидная, и еще в руках опытных начальников-офицеров.

Подводя итоги операции 19–26 августа, командир корпуса генерал Новицкий неоднократно выказывал свою личную похвалу и восхищение геройскими подвигах и сверхчеловеческой выносливости в боях латышских стрелков. Высоко ценя их заслуги, генерал Новицкий 25 августа лично приказал пишущему настоящие строчки: немедленно сделать представление в штаб 12-й армии о снабжении стрелков всех латышских частей 1-й и 2-й Латышских стрелковых бригад обмундированием и обувью вне процентной нормы, ввиду сильной обношенности их в боях и геройских подвигов. И когда это было уже сделано, ведавший распределением полковник В…ль секретное об этом распоряжение генерала Новицкого передал своему «большевистскому комитету», а тот — в комитет штаба 12-й армии Нахимсону и Данишевскому [28] , «историческим купцам». Поднялся политический скандал: «большими преступниками» оказались генерал Новицкий и пишущий эти строчки. Дело передано в штаб Северного фронта. И только там, разбирая отчет об операциях под Ригой и против Икскюля, по личному объяснению генерала Новицкого, дело приняло другой оборот, виновником оказался полковник В….ль, который и был предан суду и отчислен от должности в резерв, в центр страны, за дискредитирование высшего военного начальника во время боев; таким образом, положение Латышских стрелков и их вне процентной нормы снабжение было утверждено.

28

Данишевский Карл Юлий Христианович (1884–1939) — член РСДРП с 1900 года. С мая 1917 года находился на Северном фронте. В 1918–1919 годах — заместитель председателя правительства Латвийской ССР.

Новый район фронта, новые позиции на Венденских укрепленных высотах, для 2-го Сибирского армейского корпуса генерала Новицкого знаменателен был тем, что боевой состав корпуса был не велик — 4-я и 5-я Сибирские дивизии, с дивизионной и корпусной артиллерией, технические части, 1-й и 2-й Латышской стрелковой бригады, корпусная кавалерия — 2-го полка (Уланский и Донской казачий), другие вспомогательные части, но по составу едоков корпус доведен был до состава хорошей армии: около 230 тысяч человек и до 56 000 лошадей. Эта масса — остатки 43-го корпуса, 109, 110, 111 и 112-й пехотных дивизий с артиллерией на бумаге, ибо она почти вся где-то потеряна, незначительные остатки 186-й

и 185-й пехотных дивизий, бог весть какими путями попавшие, некоторые отдельные пехотные и конные части 33-й и 44-й пехотной дивизии соседнего 45-го корпуса, — начала постепенно группироваться и, так сказать, давать сведения о своем существовании в тылу и в районе 2-го Сибирского армейского корпуса только на третий-пятый день боев, будучи официально переданной в подчинение генералу Новицкому еще вечером 19 августа. Морально разложенная и психологически разбитая эта масса, как видно, начала было выздоравливать от большевистского угара «свобода на фронте» и от агитационной их работы, разрешенной им высшими «правителями» и «руководителями», в то время как генерала Скалона [29] , конечно, поспешили предать суду все под давлением тех же армейских комитетов, сваливавших свою преступную работу на других. Пока делали расследование о работе генерала Скалона, созывали суд и судили, собранные остатки войсковых частей и дивизии 43-й и 45-й армейских корпусов в составе 2-го Сибирского армейского корпуса генерала Новицкого приведены в порядок и вполне были уже готовы к боевой работе. Но вот суд не нашел состава преступления в работе генерала Скалона и он, понятно, был оправдан. Это послужило новым сигналом для «товарищеских руководителей»: разложение армии усилилось. На фронте полное бездействие. В тылу разложили Кавказскую туземную дивизию генерала Багратиона [30] и Кавалерийский корпус генерала Крымова [31] , двигавшиеся на Петроград для уничтожения «крамолы» в виде «Центрального нелегального совета разных депутатов» в Смольном и большого столичного гарнизона, покрасневшего от безделья, но заручившегося еще 2 марта на это безделье от Временного правительства. В результате все привело к началу октября, лишний раз доказав преступную работу Временного правительства господина Керенского и агентов от Центрального нелегального совета на фронте Сиверса, поспевшего куда-то скрыться к 19 августа, Нахимсона, Данишевского, а в тылу — Брега, Дожи, Капу, Хачивили, Иоффе, Опала, Мучинского и других лиц, поистине странными «русскими» фамилиями в судьбе великой свободной Российской страны. А где же были великие российские народные патриоты из временного комитета Государственной думы? С надежными, громкими фамилиями времен бескровной революции и власти начала марта и высокие вожди, спросит читатель. Они были тут же; некоторые из них спокойно и самонадеянно смотрели на разыгрывающуюся драму, а многие же даже заискивали у власть имущих расположения к себе и повышения по службе, охали по временам, куда-то писали и опять молчали, пока рука великого масона, вершителя судеб народов, приближалась и к ним, а затем к концу октября разбежались; и в свою очередь взялись за оружие, но было уже поздно… Масонский мистицизм глубоко пустил корни своего учения к разложению широких масс и армий; они оказались в большинстве — морально больные и без реальных идей к жизни; пессимизм вихрем захватил их в свое течение, создав из них шайки грабителей.

29

Скалон Владимир Евстафьевич (1872–1917) — русский генерал. Во время Первой мировой войны — генерал для делопроизводства и поручений управления генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем. Совершил самоубийство во время мирных переговоров в Брест-Литовске в 1917 году.

30

Багратион Дмитрий Петрович (1863–1919) — генерал — лейтенант. С 1914 по 1917 год командовал 1-й бригадой Кавказской туземной конной дивизии. С августа 1917 года — командир Кавказского туземного конного корпуса. В РККА в 1919 году являлся начальником Высшей кавалеристской школы.

31

Крымов Александр Михайлович (1871–1917) — генерал, участник Корниловского выступления в августе 1917 года.

III

В то время как вблизи города Риги развивались сильные бои с утра 19 августа, на частной квартире генерала штаба полковника Казбегорова, в самом городе, только и говорили о Давиде Ильиче. На этот раз Людмиле Рихардовне казалось невероятным — передавать через денщика, что он, мол, занят, и даже сильно, и дома завтракать не будет: она относила это к разряду случайностей, характеризуя собою тех интеллигентных семейств, которым надоела война до тошноты, но которым все же хотелось, чтобы она окончилась успешно и восторжествовало бы свободное народное право под защитой больших армий, сгруппированных на фронтах.

— Что за «занят»? Прежде всего своя семья и дом, а затем уже и служба… — просто объясняла Людмила Рихардовна своим родителям, спокойно сидя за столом.

Родной ее отец, старик Цепа, пытается ее уговорить и доказать обратное, приведя в основу и характер, и общественное и служебное положение зятя своего, генерала штаба полковника Казбегорова.

— Никогда, никогда! — волнуясь и краснея, вмешалась старушка Цепа, а затем сердито и грозно обращаясь к падчерице своей, продолжала: — Я видела его и по глазам, что он большой и богатый у тебя аристократ, капризами начинает заниматься, не правда ли?..

Настало короткое молчание, которое нарушила снова расходившаяся «мамаша». — Чем ты можешь доказать, что ты его жена? — неожиданно мачеха бросила обвинение Людмиле Рихардовне. — Удостоверения из штаба не взяла, а других документов также нет. Смотри, Филипп и тот забрал свои вещи и унес «его» пальто, а остальные вещи находятся ведь в штабе… Ты теперь одна!.. — нервничая и почти крича, заключила неспокойная мачеха, и замолчав от злости, она опустила глаза как бы в раздумьях.

Людмила Рихардовна и ее отец также молчали и изредка поглядывали друг на друга в недоумении; и только нарушали установившуюся тишину мухи, жужжавшие и нестерпимо кусавшие, неожиданно налетевшие в столовую из сада перед дождем. Но вот послышалась в городе артиллерийская стрельба, а затем и взрывы. Старушка Цепа немного успокоилась и снова первая заговорила: