Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972
Шрифт:
В 1949 году Козлов вновь оказался в Ленинграде, где сначала работал парторгом на Кировском заводе, а сразу после смерти Сталина в 1953 году возглавил Ленинградский обком. В 1957 году Козлов был назначен председателем Совета министров РСФСР, где проявил себя с самой лучшей стороны. Однако не это стало поводом к его дальнейшему восхождению на вершину партийной иерархии. Во время июньских событий он активно поддержал Хрущева в борьбе со «сталинистами», после чего тот и ввел его в высший кремлевский ареопаг – Президиум ЦК КПСС. В 1958 году, когда Хрущев присовокупил к должности Первого секретаря еще и пост Председателя Совета министров СССР, именно Козлов стал его первым заместителем. Два года спустя Козлов поднялся еще на одну ступень в иерархической
Между тем к началу 60-х годов между Хрущевым и Козловым стало возникать все больше противоречий. В то время как Хрущев постоянно метался между либералами и державниками, Козлов превратился в убежденного державника и даже получил у партаппаратчиков прозвище «сталиниста». И хотя Хрущев по-прежнему продолжал доверять Козлову (даже склонялся к мнению именно его рекомендовать на пост Первого секретаря после своей отставки), однако конфликты между ними стали возникать все чаще.
Одно из подобных столкновений Первого секретаря и его заместителя произошло в ноябре 1962 года. Хрущев тогда своим волевым решением пробил в журнале «Новый мир» публикацию антисталинского рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», после чего надумал наградить писателя ни много ни мало... Ленинской премией. Однако против этого резко выступил Козлов, которого поддержали его сторонники в Президиуме ЦК.
Перипетии этой борьбы были хорошо известны в кругах либеральной интеллигенции, которая поголовно была на стороне Хрущева и люто ненавидела Козлова. Когда летом 1962 года у последнего случился инфаркт (здоровье было самым слабым местом этого неординарного политика), либералы чуть ли не до потолка прыгали от радости, надеясь, что дни Козлова сочтены. Однако тот быстро поправился. Тогда поэт Евгений Евтушенко посвятил Козлову стихи под характерным названием «Наследники Сталина». В них имелись строчки, которые сведущие люди поняли без всяких объяснений: «наследников Сталина, видимо, сегодня не зря хватают инфаркты». Отметим, что это стихотворение понравилось Хрущеву и он дал команду опубликовать его на страницах главной газеты страны – в «Правде».
Между тем Евтушенко тогда оказался не единственным либералом, кто попытался помочь Хрущеву в его противостоянии со «сталинистами». Кинорежиссер Михаил Ромм тоже решил внести свою лепту в эту борьбу, хотя, как выяснится потом, лучше бы он промолчал: после его выступления Хрущев вынужден был принять сторону «сталинистов», поскольку уж больно антипатриотичным выглядело деяние Ромма. Что же такого сказал знаменитый режиссер?
Все началось сразу после того, как Ромм вернулся в Москву с VI кинофестиваля в Сан-Франциско (он проходил 31 октября – 3 ноября 1962 года; премия за режиссуру там досталась Андрею Тарковскому за фильм «Иваново детство»). Спустя несколько дней Ромм выступил перед творческой интеллигенцией с речью на семинаре «Традиция и новаторство» во Всесоюзном театральном обществе (ВТО). Речь Ромма была типичным образчиком мыслей и чаяний либералов-западников, которые под традициями понимали исключительно поклонение сталинским догмам, а под новаторством – привнесение в советскую жизнь (в данном случае в искусство) западных новаций. Поэтому не случайно свою речь режиссер начал... с критики по-настоящему державной увертюры П. Чайковского «1812 год». Вот как рассказывал об этом сам режиссер:
«Есть очень хорошие традиции, а есть и совсем нехорошие. Вот у нас традиция: два раза в год исполнять увертюру Чайковского „1812 год“.
Товарищи, насколько я понимаю, эта увертюра несет в себе ясно выраженную политическую идею – идею торжества православия и самодержавия над революцией. Ведь это дурная увертюра, написанная Чайковским по заказу. Это случай, которого, вероятно, в конце своей жизни Петр Ильич сам стыдился. Я не специалист по истории музыки, но убежден, что увертюра написана по конъюнктурным соображениям, с явным намерением польстить церкви и монархии. Зачем советской власти под колокольный звон унижать «Марсельезу» – великолепный гимн Французской революции? Зачем утверждать торжество царского черносотенного гимна? А ведь исполнение увертюры вошло в традицию...».
Здесь
Но вернемся к речи М. Ромма:
«Впервые после Октябрьской революции эта увертюра („1812 год“. – Ф. Р.) была исполнена в те годы, когда выдумано было слово «безродный космополит», которым заменялось слово «жид»... На обложке «Крокодила» в те годы был изображен «безродный космополит» с ярко выраженной еврейской внешностью, который держал книгу, а на книге крупно написано: «жид». Не Андре Жид, а просто «жид». Ни художник, который нарисовал эту карикатуру, никто из тех, кто позволил эту хулиганскую выходку, нами не осужден. Мы предпочитаем молчать, забыть об этом, как будто можно забыть, что десятки наших крупнейших деятелей театра и кино были объявлены безродными космополитами, в частности, сидящие здесь Юткевич, Леонид Трауберг, Сутырин, Коварский, Блейман и другие, а в театре Бояджиев, Юзовский. Они восстановлены на работе, в правах. Но разве можно вылечить, разве можно забыть то, что в течение ряда лет чувствовал человек, когда его топтали ногами, втаптывали в землю?!..».
И вновь прервем речь режиссера для некоторых пояснений. Как мы помним, кампания против «безродных космополитов» проходила в последние годы правления Сталина – в 1948–1949 годах – и была прямым следствием «холодной войны», которую развязал, как мы помним, Запад. Космополитами были объявлены все, кто устно или печатно выражал хотя бы мало-мальские симпатии Западу (будь то джаз или творчество какого-нибудь западного писателя). При этом в космополитах ходили не только евреи, но и граждане других национальностей: например, в их число угодили великий русский философ Александр Веселовский и ряд других известных деятелей русского происхождения. Однако Ромм в своей речи упоминает главным образом своих соплеменников, чтобы уличить сталинский режим в антисемитизме.
Однако в тот период пострадали не только евреи: в 1949 году на свет появилось так называемое «дело о русском национализме», в результате которого были репрессированы около двух тысяч человек, среди которых был и один член Политбюро – Н. Вознесенский. Ромм об этом прекрасно знает, но ни словом не упоминает, поскольку цель у него одна: выставить Сталина антисемитом. Хотя тот таковым не являлся: «вождь всех народов» боролся не с евреями вообще, а прежде всего с евреями-националистами. Иначе как объяснить, что в конце 40-х годов, в разгар кампании по борьбе с безродными космополитами, в составе Политбюро из 11 его членов 9 (!) были родственно связаны с евреями. Причем среди этих людей был и сам Сталин: его внук и внучка были наполовину евреями.
Или взять другой пример: Сталинские премии, которые считались самыми престижными наградами в стране в те годы. Так вот, с 1949 по 1952 год треть всех премий получали люди еврейского происхождения. Поскольку право последней подписи в списках награждаемых принадлежало Сталину, можно смело утверждать, что, будь он антисемитом, наверняка бы заменил номинантов-евреев на людей других национальностей. Ромм и это прекрасно знал, поскольку в последние годы сталинского правления сам был лауреатом Сталинских премий дважды: в 1948 и 1951 годах (всего у него было 4 «сталинки», что среди кинематографистов было своеобразным рекордом: больше имел лишь Иван Пырьев – у него их было шесть).