Гибельные боги
Шрифт:
Он проснулся внезапно — с новым странным пониманием, ещё не осмыслявшимся, но прояснившимся. Ему казалось, туман таял и прореживался, в голове мелькали, как фрагменты сна, воспоминания былого. «Я хотела извиниться перед вами. Я обидела вас, я не должна была говорить, что не хочу за вас замуж…» Она подумала, что задела его, чувствовала себя виноватой…Письмо Марии Убальдини. Она тогда резко отозвалась о ней, и выскочила из столовой, вызывающе хлопнув дверью. Хлопала она дверью и тогда, когда замечала его насмешки и несерьёзное отношение к ней, мрачнела, когда с ним кокетничали ее подруги, волновалась и нервничала по поводу его дуэли с Убальдини, резко и по-юношески бестактно интересовалась его чувствами к Глории Монтекорато, бесилась, когда он читал ей нотации и свысока поучал…
Понимание отрылось ему, как разъехавшийся театральный занавес обнажает глубь сцены. Идиот. Слепец. Она влюблена в тебя. Но осознание, что он любим, не обрадовало, а мгновенно вернуло его к исходному постулату. Значит, Альдобрандини был прав. Но почему, Господи? Джустиниани поднялся с кровати и позвонил Луиджи. Побрившись и одевшись, отпустил слугу и снова вошел в гардеробную. Старое венецианское зеркало отразило его в полный рост. Он долго разглядывал себя. Пожал плечами. Ни хромоты, ни уродства, ни косоглазия, ни падучей. Рост шесть футов, лицо… ну, люди не пугаются. Видел он рожи и похуже. Ну, почему его нельзя полюбить без дьявольских чар?
Он вспомнил и о дуэли. Приписывать ему дьявольскую неуязвимость мог, по его мнению, только дурачок Рокальмуто. Он на полголовы выше Убальдини и на пару стоунов тяжелее. Сила запястья, в принципе, тоже несопоставима. Только исступленная ненависть и ослепленная глупость могли заставить Умберто вызвать его. Но причем тут дьявол? Что подлинно сатанинского случилось с ним за последнее время? Видение у герцогини, дурацкий случай с Боргезе, чертов выигрыш в покер, дикое происшествие в Сан-Лоренцо с Пинелло-Лючиани, нелепое умение проникать взглядом в людские души и тела, чертов Трубочист с вольтом Ипполиты Массерано.
Ну… подумаешь!
Он понимал духовную опасность и сразу отказывался от действий там, где видел дьявольщину: отрекся от игры, раздал вольты, не встречался с девицами и избегал женщин, отводил глаза, когда видел болезни и мысли людей. Но причём тут любовь? Любовь-то тут причём? Какой дьявол толкнул его влюбиться? Вот если бы он влюбился в баронессу Леркари или герцогиню Поланти — тут еще можно было бы поискать дьяволово копыто, но девица молода и хороша собой. Немного наивна, но чиста и достаточно разумна. Она всегда ему нравилась, и не свались на него это дьявольское искушение — он давно бы разглядел ее. Ничего тут дьявольского нет. Он снова поморщился, вспомнив, как хотел отдать Джованну за Чиньоло. Нет, мальчик, тебе жениться рано — молоко у тебя еще на губах не обсохло. К тому же — он обещал дорогому родичу позаботиться о девице. Поклялся именем Господним и Пресвятой Девой дель Розарио.
Надо выполнять.
За первый же год брака он заставит ее усвоить его принципы, о которых с таким пренебрежением отозвалась Глория, и научит уму-разуму. Женщина всегда разделяет взгляды любимого и сильнейшего. Научит её мужчина ведьмовству — будет ведьмой, а научит лампады возжигать — будет лампады возжигать. Он быстро очистит ее мозги от бесовского вздора. Тут Джустиниани опомнился, поняв, что если это все-таки искушение — он попался.
Он мысленно уже женился на девице.
Но Джустиниани не хотел верить в искушение — потому что только сейчас понял, насколько устал от одиночества и сколь хочет покоя и семьи. Что ж, лучше всего мы поддаемся искушению тогда, когда искус совпадает с нашими тайными желаниями… Vota diis exaudita… Джустиниани вздохнул.
Значит, искушение принято.
Однако, все это не облегчало, но отягощало его бремя. Не дал ли он, упаси Бог, что-то понять светским сплетницам? Те по блеску глаз или по трепету пальцев способны предположить весьма многое. Но, нет. Кажется, нет. В любом случае, Джованну он без надзора из дому и на минуту не выпустит.
В итоге, поручив девицу заботам Луиджи, велев не выпускать её дальше внутреннего двора, сам он направился к отцу Джулио. Он не скрыл своих мыслей по поводу случившегося, — равно как и своих сомнений в чистоте своей любви. Вполне возможно, что это дьяволово искушение — дурной приворот, не более, просто мираж, сон, бред, пустое видение.
— Это та, что заходила в крипту, когда тот в сюртуке в припадке упал?
Джустиниани кивнул, и тут напрягся.
— Ты запомнил ее?
— Красавица. Я еще и подумал, помнится, что тебя подлинно ослепляет дьявол, если ты живешь с такой под одной крышей и не искушаешься. Не помню, чтобы ты в блудных помыслах-то каялся…
— Да не до того как-то было, — пожал плечами Джустиниани. — Впрочем, и сейчас-то дела мои хуже некуда. Этот припадочный в покое меня не оставит, а пойми он, что она дорога мне — беды не миновать. Я даже подумал, может, самому встретиться с ним, потолковать… не скажу, по душам, но спокойно, по-мужски.
— Ты хочешь отдать ему эту куклу, что в кармане тогда придавил?
— Не знаю. Тут одна ведьма предостерегала меня от этого, и дала совет — просто уничтожить его вольт. Совет дьявольский, не спорю, но смысла он не лишен, поверь. Судя по рассказу старика Альдобрандини, несть ничего, на что этот эпилептик не был бы способен…
— Тогда эта кукла — залог твоей безопасности, получается?
— Угу.
Выйдя из крипты, Джустиниани побрел на кладбище. Дошел до родительских могил, издали оглядел и могилу Джанпаоло Джустиниани. «И зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы. И возвратится прах в землю, чем он и был…» Он медленно шел от могилы к могиле. Весенняя зелень буйно разрослась, высоко выбросил длинные узкие листья ползучий пырей, ярко-сиреневыми цветками голубел цикорий, молочными соцветиями белел тысячелистник, а у старых, заброшенных могил цветы заглушили крапива и чертополох. Неожиданно он замер, заметив неподалеку от церкви, в старом квартале, где давно никого не хоронили, графа Вирджилио Массерано.
Джустиниани понял, что Ипполита похоронена именно там, видимо, в семейном склепе.
Он не хотел подходить к Вирджилио, но тот уже заметил его и помахал рукой. Джустиниани подошел и остановился у чьей-то обветшавшей могилы. Его сиятельство сидел, опустив руки на колени, был бледен и грустен.
— Рад, что встретил вас, Джустиниани.
Винченцо тихо вздохнул, опустился рядом на скамью. На могиле Ипполиты Массерано еще не было надгробия, но холм бы устлан свежими цветами — алыми розами и тюльпанами.
— Я знаю, — неожиданно заговорил Массерано, нахмурившись и кусая губы, — вы считаете меня глупцом…
Джустиниани бросил на графа быстрый изумленный взгляд: он не то, чтобы считал Массерано неумным, скорее находил горестную иронию в том, как оплакивал Вирджилио супругу, мечтавшую отправить его самого на тот свет.
— Вовсе нет, граф, о чем вы?
— О том, что я знаю, зачем она приходила к вам перед смертью, — отчетливо произнес он.
Джустиниани почувствовал, что его заморозило на теплом майском ветерке. Он угрюмо посмотрел на Массерано, вздохнул и пожал плечами.