Гид
Шрифт:
Георгиевич Борзиков, он смутился ужасно, припомнив свой грех. Еще в
Германии решил Костя с ним больше не общаться. Судьба свела. Он посмотрел на Фроги, пытаясь как-то незаметно пояснить ситуацию. Но ее большой лягушечий рот уже широко улыбался, она протянула
Борзикову руку и сказала:
– А я вас сразу узнала, Владимир Георгиевич! Знаменитому человеку трудно спрятаться. Я о вас много слышала. Я, правда, не ваша поклонница, из другой компании. Но познакомиться с вами давно хотела. Мне о вас один мой влиятельный друг много рассказывал. Да вы его знаете немного. Некий Рюбецаль. Он же посодействовал, чтоб вы сюда попали. Если б не он, могло бы и похуже получиться.
Борзиков вопросительно склонил голову набок, а Костя удивился странному совпадению названного имени с именем того немца, которого он видел у Борзикова в Гамбурге. Фроги, не среагировав на их вопросительное удивление, приняв совершенно независимый вид, как бы отделила себя от своих собеседников, обозначила свою экстерриториальность, но при этом взяла Костю за руку и нежно сжала.
Костя удивленно глянул на нее, ничего не понял, но промолчал.
Вся автобусная компания сидела за одним общим столом. Перед ними на столе теснились скромные чудеса французской провинциальной кухни.
Доносился грубый смех:
– А вдруг они лягушку подсунут, а мы и не заметим?.. Хо-хо-хо! – шутил толстошеий мужчина.
– Фу, ужас какой! – воскликнула пышноволосая блондинка.
– А что! Французы же лягушатники! Так их и зовут, – пояснил мужчина.
Но вот они подняли бокалы с вином и посыпались тосты:
– Одежда женщин – это их оружие. Так выпьем же за разоружение!
– Когда падает звезда, то это к счастью. Так выпьем же за звездопад в нашей жизни.
– За нас, красивых, и за них, неверных.
– Не надо меня хвалить, лучше помогите мне материально.
Костя, Фро и гид тем временем сели за столик у окна, выходившего в садик. Там стояли столики и плетеные стулья, кусты роз и жасминовые кусты. Две девицы из их группы сидели с бокалами вина и курили.
Прямо под окном можно было увидеть выложенный камнями миниатюрный прудик, в котором шныряли красные юркие рыбки, ящерица грелась на камне.
Подошел гарсон и поставил большую бутылку зеленого стекла с водой.
Потом принес белый хлеб, масло и три глиняных кувшинчика с вином, бокалы, наполнил их вином и пошел за остальными блюдами из общего экскурсионного заказа. Все делал молча, ничего не спрашивая.
– Вот они лягушатники, ни одного языка, кроме своего, не знают. А по-русски и вообще говорить брезгают, сами видите, – хамским голосом сказал Борзиков.
Подумал и добавил:
– А если вы обратите внимание, то и у гарсона нашего классический череп кретина, если опираться на идеи френологии.
Показывал, что на самом деле он ученый.
Зеленоватые глаза Фро засветились от странного удовольствия:
– Как можно говорить так о людях? – с любопытством спросила она. – И зачем рассказывать это экскурсантам? Они же верят этой ерунде.
– Вы что хотите сказать, что у меня мозгов нет? Так и говорите, что у меня мозгов нет. Но чтоб вы знали, я еще не худший вариант среди экскурсоводов. Но мозгов у меня полно. Просто я играю.
Простодушного Коренева интересовало другое: такой перепад судьбы – от знаменитого изгнанника к гаеру-гиду. И хотя чувствовал он себя в его присутствии не лучшим образом, тема Алены не поднималась, и
Костя ободрился. Но не успел он открыть рот, как Борзиков спросил, угадав его мысли:
– Вы помните этого длинного немца, Рюбецаля? Которого ваша знакомая знает и который в Хамбурге меня посетил. Он мне и подгадил.
– Как это? – не понял Костя.
– А так: стали меня вытеснять из всех издательских программ, перестали с лекциями приглашать, а у немцев лекциями больше заработаешь, нежели книгами и статьями. Ведь я начал их изнутри критиковать. Не понравилось им это. Ну, и оказался я у разбитого корыта. – Он выпил глоток вина и заел отломанным кусочком белого хлеба с солоноватым маслом. Потом добавил:
– Вы не представляете, как все на сто восемьдесят градусов изменилось за последние несколько лет. Европа теперь уже окончательно гибнет. Бедные беднеют, богатые богатеют. Марксова ситуация.
– Или Энгельсова, – решил почему-то Костя поправить его.
– Да, если вы говорите о его работе “О положении рабочего класса в
Англии”, – показал гид свою эрудицию. – Обнищание и пауперизм.
Оглядев стены уютного кафе с красивой глиняной посудой на деревянных стойках, выложенные в несколько рядов красивые бутылки с вином и вполне довольных жизнью французов, сидевших в соседнем зале, Фроги подтвердила:
– Именно. И сегодня сплошная нищета.
Но иронию он сразу почувствовал:
– Зачем утрировать?! Извините, забыл, как вас зовут…
Фроги не ответила. Посмотрела мимо него.
Гид замотал головой:
– Да нет, нет, они и в самом деле просто гниют, и скоро погибнут.
Что было на это сказать? И Костя повторил то, что говорил студентам.
– Не раз повторяли разные русские, прожившие более десяти лет в
Европе, что она изменилась на сто восемьдесят градусов и скоро погибнет. И с каждым великим русским эмигрантом она снова и снова готовилась к смерти. – Он не собирался делать комплимент Борзикову, так просто сказалось.
Но тот услышал свое:
– Что-то я ни одного великого русского эмигранта не знаю.
– А Герцен, – возразил Костя.
– Ну, этого можно генералом назвать. Разных эмигрантских сержантов я не принимаю. Но эти западники и про него не знают. Один английский профессор сказал мне как-то, что самый знаменитый русский – это
Хадсон, Алекс Хадсон. А это, представляете, Герцен, он его имел в виду. А у меня хреновая ситуация. Четыре года уже ничего на Западе не зарабатываю. Меня перестали покупать. Хотя знают, что я – гений, шляпу снимают!..