Гиппопотам
Шрифт:
– Не сказал, – пробормотал я.
– О, извините. Вечно путаюсь.
– Господи, нашел за что извиняться.
Некоторые качества Саймона, похоже, пробуждали во мне интеллектуального погромщика. Любого громилу в той или иной степени распаляет бессловесное смирение его жертв, отчего он только сильнее ярится.
– Вы на меня сердитесь? – спросил Саймон.
– Нет, я безмерно зол на себя, – ответил я. – Зол на себя за то, что веду себя с тобой раздраженно, зол на тебя за то, что ты позволяешь мне вести себя с тобой раздраженно, зол на себя за то, что позволяю себе злиться, и пуще всего за то, что я тупица.
Фраза эта содержала слишком много «зол» и «раздраженно», чтобы Саймону удалось проникнуть в ее смысл, и потому он сменил тему:
– Как Дэви?
– Жить будет. Я велел ему сидеть в спальне. А что Клара?
– Все будет хорошо. Ее я тоже отправил в постель. – Он наклонился, чтобы вырвать травинку, вылезшую под растущим вдоль боковой стены дома кизильником. – Дэви, наверное, злится на меня?
– Он считает, что ты завидуешь его способностям. Думает, будто ты нарочно выбрал момент, чтобы выскочить из кустов и унизить его. Что ты злой.
Саймон изумленно вытаращился на меня:
– Бедняга.
– Ну, в общем, возможно, и так. А каковы твои воззрения? Что ты думаешь о Дэви?
Саймон некоторое время размышлял над этим вопросом.
– Он мой брат.
– Да-да. Но что ты о нем думаешь. Каково это, иметь такого брата?
– Да я, собственно, и не помню времени, когда его не было. Дэви бывает иногда сущим наказанием. Ну то есть, если говорить прямо, он немного чудной. И просто изводит меня дурацкими выпадами против охоты. Я хочу сказать, он разглагольствует насчет своей любви к природе, но ведь не может же он не понимать, что если бы не фазаны, то никаких рощ и лесов тут и не было бы. А были бы, на тысячи квадратных миль вокруг, ровные поля. Понимаете, в лесу же не только охотничья дичь обитает. Все эти дикие цветы, зверьки, насекомые – все зависят от охоты.
– Конечно, конечно, конечно… – Я был не в том настроении, чтобы выслушивать лекции о благодетельности охоты. – Но я тебя спрашивал о другой стороне Дэви.
– Смотрите, вон Макс, – сказал Саймон, оставив меня при впечатлении, что он с облегчением ухватился за возможность не отвечать на мои вопросы.
Макс, облаченный в темный костюм, стоял у дверей и с великодушным одобрением взирал на небо – как если б оно было младшим администратором, исхитрившимся провести сокращение штатов, не спровоцировав забастовку.
– Тед. Саймон. Отлично, – произнес он, когда мы приблизились. – Дождь перестал. Восхитительный вечер.
– Кажется, скоро опять пойдет, – сказал Саймон.
– Ты вроде бы очень чем-то доволен, Макс, – заметил я.
– А ты, старина, выглядишь хреново.
Так оно, полагаю, и было. Кожу мою и скальп исцарапала ежевика, дождь, пот и грязь оставили от одежды рожки да ножки.
– Ну, я пойду, – сказал Саймон. – Увидимся за обедом.
Макс взял меня под руку и повел в сторону лужайки.
– Если честно, Тедвард, у меня действительно превосходное настроение.
– Вот как? – неприветливо откликнулся я. Терпеть не могу, когда Макс называет меня именем, придуманным Майклом.
– И еще могу сообщить тебе, если ты и сам уже не догадался, что я попросил Дэви посмотреть, не сможет ли он помочь Кларе.
– А она болела?
– Ой, ну брось, Тедвард, ты прекрасно знаешь, о чем я. Так или иначе, Дэвид с ней повидался. Если хочешь знать, я всегда считал мальчишку нетерпимым маленьким мерзавцем. Очень неприятно было просить его об услуге. Он такой святоша. Нет в мире людей несноснее настроенных против бизнеса снобов. Придет время, и он, будь спокоен, примется отличнейшим образом тратить папины грязные деньги. Да что ж теперь… способностей его я отрицать не могу. Не знаю, что он сделал, но средство оказалось сильнодействующим. Клара вернулась совсем обессиленной.
– И как, помогло? – Я глядел на него во все глаза. Мне даже в голову ни разу не пришло, что лечение Дэвида, после того, как вмешался Саймон, могло оказаться эффективным. Помимо всего прочего, Клара, если я верно все разглядел, не столько проглотила снадобье, сколько, говоря языком грубо телесным, заблевала им свое платье.
– Я только что провел полчаса в ее комнате.
– Ты хочешь сказать, что у нее теперь и зубы выровнялись, и глаза смотрят в одну сторону?
– Да нет. Ясно же, что Дэви не может так просто взять и изменить ее внешность. Но внутренне, Тедвард! Я никогда не видел ее такой радостной, такой… уверенной в себе. Это абсолютное чудо. А мы-то посылали девочку к психиатрам, к монахиням, в летние лагеря, бог знает куда еще. Невероятно.
Пока он выпаливал все это, я соглашался и кивал, изображая энтузиазм.
– Она не сказала мне, как он это сделал, но даже если он скормил ей глаз тритона и ухо летучей мыши, мне все равно. По-видимому, и косоглазие скоро выправится, и зубы тоже. Она теперь так сильно… А, ладно, сам увидишь. Увидишь сам.
– Потрясающе, – сказал я. – Диво дивное, да и только. Но, послушай, мне пора принять ванну и переодеться, не то я опоздаю к обеду. Увидимся за рюмочкой.
В холле я обнаружил всползавшего по лестнице Оливера.
– Ну-ну! – сказал он, повернувшись на звук открываемой двери. – Еще одна радостная встреча ветеранов битвы на Сомме – и с разыгрыванием боевых эпизодов, сколько я замечаю.
– Да, повеселились от души. Я попал под грозу, если тебе это интересно.
– По-моему, это она в тебя попала, дорогой. Я начал подниматься по лестнице.
– Кстати, Джейн обо мне не спрашивала?
– Нет, сердце мое. Она сообщила, что до завтра приехать не сможет.
– Почему?
– Какое-то новое обследование. Дорис Доктор попросту не может поверить своим глазам. Наверное, хочет выставить ее напоказ в Королевском хирургическом обществе. Давай-ка поспешим. Не стоит опаздывать к обеду.
Я сидел в ванне, глядя на небо и тучи, которыми был расписан потолок, и сжимая в кулаке стопочку десятилетнего. Мне хотелось смыть с себя все случившееся. Хотелось, чтобы здесь была Джейн. Хотелось вернуться в Лондон. Хотелось не быть таким старым, запутавшимся и обозленным. Ладно, по крайности, виски у меня имелось. Бутылка – вот все, о чем я прошу, полная бутылка…
Пока я сквозь пар вглядывался в ангелочков, взиравших на меня со своих поддельных небес, некоторая мыслишка поднялась, будто пузырек болотного газа, из глубин моего разума. Я даже виски от удивления выронил. Следом на поверхность стали выскакивать и другие мысли, и каждая, точно блуждающий огонек, подсвечивала другую, сливаясь в извилистый прочерк молнии. Возможно ли? – дивился я. Что, если эти зигзаги света ведут в никуда, а уподобление ignis fatuus [227] более чем уместно, и все внезапно явившиеся мне мысли суть не что иное, как ложный след, заводящий в трясину? Хм…
227
Блуждающий огонек (лат.).