Гладиаторы
Шрифт:
— Нет, нет, — сказала Мариамна, в ужасе ломая руки, — не проливайте крови из-за меня. Я несчастная, беззащитная девушка. Я никому не сделала ничего худого. Отпустите меня, ради бога, отпустите меня!
Но со всех сторон поднялись возражения против такого способа решить затруднение. Руф и два наиболее старых гладиатора, тронутые юностью и слезами своей пленницы, вполне готовы были позволить ей уйти. Но Евхенор, Люторий и остальная шайка сильно восставали против потери такой славной добычи. Руф, к которому обращался его собрат, сильно хотел бы оказать ему поддержку, но вынужден был признать, что, по уставу гладиаторов, правда на стороне Евхенора. Само предложение о борьбе один на один, чтобы узнать, кому должна принадлежать еврейка, несмотря на то, что оно было вполне по вкусу подобному обществу, становилось неприменимым вследствие недавней клятвы. Вся ватага в тот момент, когда Гиппий уговаривался с ней относительно предприятия следующей ночи, по обыкновению, поклялась не только соблюдать братство и общность интересов, но и воздерживаться от борьбы по какому бы то ни было поводу или вызову ни с членами «семьи», ни с общим врагом, если только этого не приказывал сам начальник. Хотя Гирпин кусал свои губы и мысленно сыпал проклятия, все еще сохраняя Мариамну около себя, однако он должен был признать вескость аргументов своего собрата, и сбитый с толку атлет до боли ломал голову, чтобы изобрести какое-нибудь средство в пользу девушки, которую он решил спасти. Но всякое замедление было опасно. Эти люди не привыкли колебаться или стесняться, притом же приближался час, когда им нужно было соединиться для ночного предприятия, каково бы оно ни было, в доме трибуна. Старый гладиатор понял, что ему следовало хитрить, хотя бы только для того, чтоб выиграть время, и, сделав ясное лицо, он, хотя и против воли, принял добродушный и довольный вид.
— Пускай будет по-вашему, — сказал он. — Старик Гирпин не такой человек, чтобы изменять своему слову, данному товарищам, или нарушать правила «семьи» ради белого и розового личика или черной косы. Я подчинюсь решению Гиппия. Мы найдем его в доме трибуна, куда уж он успел прийти. Вперед, приятели, и долой руки! Повторяю тебе, Евхенор, что, покуда наш старшина не порешит, она моя.
Этот план был не по вкусу Евхенору, но он вынужден был подчиниться ему, так как влияние его противника среди гладиаторов было гораздо значительнее его собственного, и небольшая толпа, с Мариамной в середине, все еще настроенная против Гирпина, двинулась в путь к дому трибуна.
Молчаливый и насторожившийся Эска, сидевший на корточках в своей засаде, как ему прежде много раз случалось сидеть во время подкарауливания лани на склоне холмов, услышал шаги, приближавшиеся к портику, где он спрятался. Все его способности были сильно и мучительно возбуждены. Только заслышав шум колес, он выскочил из своего убежища, готовый сделать отчаянную попытку, чтобы спасти свою возлюбленную, но, к великому изумлению, увидел, что позолоченная повозка возвращалась порожняком, если не считать взволнованного Автомедона. Изворотливый Оарзес, ускользнув от гладиаторов, возвратился в свое жилище, где он решил оставаться до той поры, пока уляжется гнев его патрона или пока предугадываемые им события наступающей ночи заставят его прийти к другому решению. Итак, Автомедон возвращался один; он был сильно перепуган и дрожал от страха. Сообразив это, бретонец не знал, следовало ли ему тревожиться или, наоборот, нужно успокоиться по поводу этого непредвиденного случая. Хотя повозка вернулась без Мариамны, тем не менее, отпущенники и вооруженные рабы еще не пришли назад. Может быть, их добыча ускользнула от них и они все еще продолжали поиски? Или, вернее, они увезли ее в другое место — может быть, на чердак отпущенников, чтобы скрыть ее там, пока не начнется вечер. Однако услышанные им слова Плацида или его призрака, по-видимому, свидетельствовали о том, что еврейку ждали с минуты на минуту. В самом деле, с минуты на минуту! И секунды казались ему долгими, как часы. С естественным нетерпением бездействия, соединенного с неизвестностью, он уже почти решил было снова отправиться на поиски Элеазара, когда мерный шаг приближавшейся толпы привлек его внимание.
Небо было озарено яркой луной, и открытое пространство, по которому проходили гладиаторы, освещено как днем. С живым чувством надежды он узнал фигуру коренастого Гирпина, а когда затем увидел одетую в черное девушку, приближавшуюся рядом с гладиатором, то чувства сомнения, боязни и душевной тоски мгновенно исчезли, уступая место радости снова увидеть Мариамну.
Как дикая лань, он вскочил и протиснулся в середину ватаги, обхватил Мариамну руками, и девушка, рыдая на его груди, почувствовала себя счастливой и защищенной, потому что теперь она была с ним.
У Гирпина вырвалось восклицание, заставившее содрогнуться всех рабов, занятых приготовлением столов в зале пиршества.
— Ты цел и невредим, милый мой! — воскликнул он. — И у тебя ни одной дыры на шкуре! Ты здоров, весел и прямо-таки готов соединиться с нами для нашего вечернего предприятия. Ну, лучше поздно, чем никогда. Пусть-ка, братцы, он примет присягу, пусть-ка сейчас же поклянется. Разыщите кусок хлеба и щепотку соли. Руф, иди, скрести свой меч с моим. Ну, ты, молодчина, приходишь как раз вовремя, чтобы разделить с нами опасность, удовольствие и вдобавок прибыль.
Произнося эту тираду, он много раз подмигивал своему молодому другу и делал ему знаки, так как Гирпин угадывал, в каком положении находились дела у молодых людей, и не мог найти лучшего средства, чтобы дать право и Эске требовать своей доли от недавно взятой добычи.
Однако его хитрость оказалась бесполезной, так как бретонец не принял никаких мер. Казалось, он был поглощен только одним: он слушал Мариамну, шепотом рассказывавшую ему о своем испуге и опасности и умолявшую спасти ее от насилий гладиаторов.
Молодой человек привлек ее к себе.
— Прочь! — сказал он надменным тоном, когда к ней подошли Евхенор с Люторием. — Она сделала свой выбор: она идет со мной, и я отведу ее в дом ее отца.
Со всех сторон послышались насмешливые восклицания.
— Ого, — говорили они. — Слушайте его: это говорит претор. Это голос самого цезаря! Ну, братец, иди, иди подобру-поздорову. Много у нас, даже слишком много, таких, как ты, светловолосых варваров… А уж девчонка-то пусть остается с нами.
Теперь она не дрожала. Она была выше всяких страхов, какие могло внушать ее роковое положение. Стройная и величественная, она стояла в вызывающей позе подле своего защитника, бледного как смерть, но с глазами, горящими отчаянной смелостью.
Губы его были бледны, до такой степени он силился владеть собой, чтобы сохранить хладнокровие и найти подходящие слова.
— Я один из ваших, — сказал он, — и вы не накинетесь на меня все разом. Дайте мне только отвести эту девушку к ней домой, и я возвращусь, чтобы соединиться с вами, как ручка меча с лезвием.
— В самом деле, пускай его идет, — сказал Гирпин. — Он говорит чистосердечно, и эти варвары никогда не изменяют своему слову.
— Нет, нет, — прервал Евхенор, — ему нечего делать с нами, коли его на глазах всего цирка сразил простой патриций. Да ко всему, его вовсе и не звали на сегодняшний вечер. Это дело его не касается. Кто он такой, этот варвар, чтобы мы ради него отказывались от самой славной добычи, какая только будет у нас во всем деле?
— Так что ж? Ты хочешь подраться со мной из-за нее? — спросил Эска, положив руку на рукоять меча.
Евхенор отступил к товарищам.
— Мне запрещает это наша клятва, — отвечал он.
Все остальные, хотя и не могли сдержаться от смеха при виде перепуганного грека, подтвердили его слова.
В эту минуту Эска решился.
— Держись за мой пояс, — прошептал он Мариамне, — держись крепче, и мы пробьем себе дорогу.
С быстротой молнии он выхватил меч и ринулся в середину гладиаторов. Но он имел дело с людьми, прекрасно владеющими оружием и привыкшими ко всем видам борьбы.