Гладиаторы
Шрифт:
Кровь прилила к лицу Мариамны, но в то же время ее глаза заблестели, и лицо оживилось тем нежным выражением, какое появляется у всякого человека, когда сердце трепещет при упоминании об его сокровище, как серебряная струна, задетая крылом ангела. Не трудно было для этой опытной старухи предположить, что черноглазая девушка была влюблена в какого-нибудь белокурого красавца.
— Что ты хочешь сказать? — поспешно спросила девушка. — Как ты можешь показать его? Что тебе известно о нем?.. В безопасности ли он?.. Счастлив ли?..
Старуха засмеялась. Перед ней была птичка, которая сама с закрытыми глазами готова была залететь в ее сеть. Оставалось только поймать девушку на ее любви, и не трудно было овладеть ею.
— Он в опасности, — отвечала она, — но ты могла бы спасти его, если бы только знала, как это сделать. Он мог бы так же быть счастлив, если бы захотел… но с другой!
Отдавая справедливость Мариамне, нужно сказать, что она уже ничего не слышала, кроме первой фразы.
— В опасности!.. — повторяла она. — И я могла бы спасти его! О, скажи мне, где он… и что я могу для него сделать!
Старуха вытащила из-за пазухи маленькое зеркало.
— Я не могу тебе сказать этого, — отвечала она, — но я могу показать тебе его в этом зеркале. Только не в этом месте, где тень прохожего может разрушить чары. Зайдем в это пустое местечко, к сломанной колонне, и ты без помехи увидишь там любимое лицо.
Местечко отстояло недалеко, но окружавшие его развалины делали его пустынным и уединенным. Впрочем, если бы оно лежало вдвое дальше, Мариамна не колеблясь пошла бы туда вслед за недавней знакомой, до такой степени ей хотелось поскорее узнать новости об Эске. Приближаясь к разбитой колонне, которая была так дорога для нее по связанным с ней воспоминаниям, она не могла удержаться от слабого вздоха, конечно замеченного ее спутницей.
— Здесь ты обыкновенно встречала его, — продолжала старуха, — здесь ты и опять увидишь его лицо.
Это предположение было сделано наудачу, так как нужно было не много проницательности, чтобы догадаться, что с этим местечком, столь удобным для любовных встреч, у Мариамны были связаны какие-либо нежные воспоминания. Однако явного знания ее сокровенных действий, каким обладала ее спутница, достаточно было, чтобы убедить еврейку, что старухе открыто было сверхъестественное видение, и, хотя она была встревожена, любопытство ее вследствие этого было еще более затронуто.
— Возьми это зеркало в руку, — прошептала старуха, бросая кругом внимательный взгляд, когда они пришли к разбитой колонне, — и закрой глаза, покуда я буду трижды говорить слова заклинания, благодаря которым он явится, и затем смело смотри в зеркало, пока я буду считать до ста.
Мариамна покорно повиновалась всем ее внушениям. Стоя на этом пустыре, с зеркалом в руках, она закрыла глаза и внимательно слушала, как старуха торжественным голосом, протяжно и монотонно, произносила нараспев какие-то непонятные стихи, между тем как из-за тени, бросаемой сломанной колонной, поднималось поджарое туловище Дамазиппа, и в ту же минуту полдюжины хорошо вооруженных рабов поспешно выскочили из различных засад, где они сидели скорчившись за развалинами.
Прежде чем заклинание было повторено дважды, Дамазипп набросил шаль на голову девушки и так плотно обхватил ее своими сильными руками, что крик, возбуждающий тревогу, был невозможен. Прочие заговорщики схватили ее прежде, чем она смогла сделать движение, и быстро потащили в повозку, запряженную четверкой белых лошадей и поджидавшую их на соседней улице. Старуха следовала за ними быстрым шагом, и когда скинула на дороге свое женское одеяние, в ее хитрых чертах лица и сухопарых формах можно было признать египтянина Оарзеса.
Поравнявшись с совершенно запыхавшимся Дамазиппом, следовавшим позади рабов, несших свою ношу, он тихонько захохотал.
— Вообще мой план был лучше, — сказал он. — Какие бестолковые эти бабы, друг мой! Есть ли в мире какое-нибудь другое создание, какое можно было бы взять на такую пустую приманку — на трехдюймовое зеркало и призрак отсутствующего лица?
Но запыхавшийся Дамазипп не мог отвечать. Он продолжал торопливо идти вперед, занятый только одной заботой — посадить свою жертву в повозку, не встретив помехи. Когда это было сделано, он влез рядом с ней и, приказав Оарзесу и рабам следовать за ними как можно ближе, со всей скоростью направился к дому трибуна.
Но этот вечер в Риме был богат происшествиями, и, хотя именно поэтому он представлял больше удобства для совершения насилия, однако, с другой стороны, беспорядок и суматоха требовали большого благоразумия со стороны тех, кто хотел пройти по улицам, не будучи остановлен.
Крики, обеспокоившие двух отпущенников на их чердаке, когда они приготовлялись к своему блестяще удавшемуся предприятию, служили предвестниками надвигающейся бури. Эта буря разразилась и посеяла беспорядок и неистовство в большей части города. Как все возмущения подобного рода, мятеж возрастал в силе и жестокости одновременно во многих кварталах, и вовсе не по первоначальным причинам.
В эту ночь Рим сделался театром беспощадной гражданской войны, возбужденной интригами различных партий, пришедших в этот момент в столкновение.
Старая преторианская гвардия была распущена Вителлием, удалена без почестей и вознаграждения, которых она считала себя достойной, и сменена другой, на верность которой император смело полагался. Она называлась теперь новой преторианской гвардией во избежание смешения с предшествовавшей. Противоположные интересы этих двух сторон таили в самих себе грозные элементы вражды и борьбы. Старая гвардия, рассчитывая снова быть восстановленной Веспасианом в том случае, если бы он получил порфиру, изо всех сил стремилась добиться перемены династии и, благодаря сторонникам этого счастливого полководца, легко согласилась бы принять участие во всяком, хотя бы отчаянном, предприятии, которое завоевало бы ему трон. Опираясь на эту сильную помощь, сторонники Веспасиана, среди которых трибун Юлий Плацид был одним из самых деятельных и менее совестливых (хотя и пользовался доверием Вителлия), готовы были поднять знамя возмущения, нимало не опасаясь за последствия. Пороховой привод был приготовлен, в этот вечер нужно было только поджечь его. В правильном боевом порядке, разделенные на три отряда, с дротиками в начале и орлами в середине, старые преторианцы на закате солнца двинулись на атаку лагеря своих заместителей. Битва была кровопролитна и упорна. Новая гвардия, гордая своим производством и верная тому, кто купил ее услуги, защищалась не на живот, а на смерть. Лагерь несколько раз переходил из рук в руки. Осаждающие были храбро отражаемы во всех набегах, и лишь тогда только, когда все осажденные один за другим попадали в своих рядах, нося все свои раны на передней части тела, была одержана победа, победа, столь дорого стоившая победителям, что они уже не способны были оказать большие услуги в других ночных боях. Но это было только одно из тех генеральных сражений, печальным театром которых был Рим. Капитолий после сильной защиты был взят сторонниками царствующего императора и сожжен дотла.
Ранее эта крепость была взята и занята Сабином, объявившим себя правителем Рима во имя Веспасиана и принявшим, благодаря этому титулу, многих представителей высшей знати и депутацию от измученного и колеблющегося сената. Поочередно то одна, то другая партия нападала на эту крепость или защищала ее. Обладание ею, по-видимому, давало как бы какую-то неузаконенную власть над всем городом, и потому ее отстаивали с тем большей стойкостью, чем больше силы и остервенения обнаруживали осаждающие.