Гладиаторы
Шрифт:
— Это мои товарищи, — нежно отвечал он, — а старик Гирпин будет охранять тебя, моя красавица, как зеницу ока. Я отведу тебя прямо к тебе домой или куда тебе угодно, и никто из них не обидит тебя, покуда я тут… Не бойся.
В эту самую минуту Евхенор, находившийся в шайке и слышавший эти успокоительные слова, хлопнул старого гладиатора по плечу.
— А ты как будто забыл наши условия, — сказал он с недоброй, насмешливой улыбкой.
Лицо Гирпина изменилось, и лоб нахмурился. Теперь он вспомнил, что, находясь с ним, Мариамна была в такой же опасности, как и лежа в той повозке, из которой он взял ее.
Глава XI
ПРАВИЛА
В самом деле, еврейка избежала одной опасности только для того, чтоб подвергнуться другой. Как ни смелы и необузданны были гладиаторы, однако и среди них были известные правила, которых они никогда не нарушали. Когда шайка гладиаторов приготовлялась, или, выражаясь военным языком, «снаряжалась», для какого-нибудь частного дела, гладиаторы, по обыкновению, давали присягу представлять единое неделимое тело до окончания предприятия. Они клятвенно обещали поддерживать друг друга до смерти, пассивно и всецело повиноваться своему начальнику, принимать приказания только от одного его, делать общее дело со своими товарищами независимо от всяких личных чувств корысти или опасения и быть готовыми даже охотно пожертвовать своей жизнью. На всякую добычу — оружие, золото, драгоценности, пленных и т. п., — каким бы путем она ни была добыта, они обязывались смотреть как на собственность шайки, которую следовало делить согласно действующему меж ними кодексу.
Вот почему Гирпину стало не по себе, когда он услышал насмешливое замечание Евхенора. Вот почему, несмотря на все его усилия казаться благодушным и самоуверенным, его голос заметно дрожал, когда он отвечал:
— Я первый нашел ее и снял с повозки. Я опрокинул наземь этого горожанина-бездельника, чтоб позабавить всех вас. Я самый старый гладиатор в шайке, и мне думается, что вы можете оставить ее мне!
Глаза Евхенора уставились на перепуганную девушку. Встретив этот взгляд, она еще ближе придвинулась к своему защитнику, меж тем как грек насмешливо заметил:
— Ты лучше бы выдумал для нас новые правила, потому что ты, видимо, готов нарушать прежние. Товарищи, я обращаюсь к вам! Разве добыча не принадлежит всем и в равной части?
Остальные приблизились в эту минуту, так как теперь они были на более тесной улице, и народ остался позади.
— Известное дело, известное дело! — повторяли во всех концах. — Кто в этом сомневается? Кто тут станет противоречить?
— Так что же ты хочешь делать? — воскликнул Гирпин, раздражаясь. — Не можешь же ты разрезать пленницу на двадцать кусков и дать каждому его долю! Я говорю тебе, что она моя. Оставь ее в покое!
— Нельзя разрезать бурдюк с вином на двадцать кусков, да это и незачем, — отвечал грек, — но можно сделать так, что он обойдет кругом всех наших товарищей, покуда каждый не утолит жажды. Ей-ей, и тут надо проделать то же самое.
Он говорил холодным, насмешливым тоном, и хотя Мариамна не поняла половины его речей, пересыпанных техническими терминами его ремесла, однако поняла достаточно для того, чтоб испугаться предстоящей перспективы.
Старый Гирпин наконец потерял терпение.
— Ты хочешь ее отнять у меня? — воскликнул он, насупив свои густые брови и приближаясь лицом к лицу грека. — В таком случае будь мужчиной и попробуй!
Евхенор сделался страшно бледен. В его план не входило вступать в личную борьбу со своим старым и сильным товарищем. Правду сказать, кулачный боец был трус, обязанный своей репутацией главным образом той ловкости, с какой он всегда избирал себе противниками тех, кого с несомненностью мог победить. В эту минуту он отступил на шаг или на два от своего разъяренного противника и снова обратился к товарищам.
Последние столпились в кружок и говорили все одновременно. Гирпин переходил от одного к другому, все время заслоняя своим телом девушку, как зверь, защищающий своих детенышей. Он решил спасти девушку, так как смутно понимал, что она принадлежала Эске, и честный гладиатор не поколебался бы ни минуты пожертвовать своей жизнью ради спасения еврейки.
— Одну минутку, товарищи! — воскликнул он громким голосом, заглушившим шум их голосов. — Или вы все хотите броситься на меня, как свора дрессированных для охоты собак на волка? Я назвал вас охотничьими собаками, но я ошибся, потому что промеж вас затесалась шавка, которую я отлично знаю. Лучше бы вас назвать кучкой старых сплетниц, которые тараторят на базаре. Вы говорите о правилах? О, конечно, мы поступаем по правилам и держим наши клятвы. Руф, старый мой друг, много раз мы видали друг друга лицом к лицу с мечом в руке за последний десяток лет, и никогда между нами не было ни одного худого слова, ни одной злой мысли. Неужели теперь ты изменишь мне?.. Неужели ты позволишь оскорблять твоего старого Гирпина?
Боец, к которому он обратился с такими нежными воспоминаниями, протиснулся в середину шайки. Огромный, спокойный, расчетливый и рассудительный, говоривший медленным голосом, Руф считался как бы оракулом здравого смысла среди своих товарищей.
— Вы оба не правы, — сентенциозно сказал он. — Девушка не принадлежит никому из вас. Кабы все это случилось вчера, Гирпин был бы вправе отвести ее куда ему угодно. Но с тех пор, старый мой приятель, мы уже приняли присягу, и теперь она — общее достояние всех, в силу наших правил.
— Я же это говорил! — воскликнул Евхенор торжествующим тоном. — Добыча принадлежит всем нам, и каждому своя доля. А груша, кажись, превосходная и довольно зрелая. Мое дело содрать с нее шкурку.
С этими словами он сдернул покрывало, скромно накинутое Мариамной на голову, и девушка, покраснев от такого оскорбления, гневно топнула ногой, затем, как будто сознавая, что ей невозможно мстить, залилась слезами и закрыла свое лицо руками.
Гирпин схватил наглеца за плечо и оттолкнул его в толпу товарищей. Его борода задрожала от гнева, и на губах, как у старого, загнанного вепря, показалась пена.
— Долой руки! — прогремел ветеран. — По правилам ли то будет или не по правилам, но только при первой подобной забаве я всажу булат в грудь забавника. Ты, Руф, отлично знаешь, что я не со вчерашнего дня вступил в «семью». Я ел полужареное мясо и чечевичную похлебку, когда большинство находящихся здесь товарищей еще сосали молоко своих матерей. Я говорю тебе, смелая голова, что старый закон был вот какой. Когда гладиаторы спорили о чем бы то ни было — о плате, грабеже или старшинстве — они брали короткие мечи, бросали свои щиты и бились друг с другом, пока не приходили к соглашению. Становитесь кругом, братцы! Поставьте гречонка недалеко от меня, и мне дайте только пространство в семь футов, ни на мизинец больше, и я покажу вам, как мы улаживали свои дела в ту пору, когда Нерон носил порфиру.