Гламур
Шрифт:
— Раздевайся и иди ко мне, — сказала она.
— Что-то не хочется.
— Ты злишься.
— На этот раз ты зашла слишком далеко. Между нами все кончено.
Она тяжело вздохнула.
— Ты простишь меня, если я скажу правду?
— Сомневаюсь.
— Не хочешь даже слушать?
— Почему ты не сказала мне правду утром?
— Потому что ты попытался бы меня остановить. Я должна была это сделать, а ты стал бы мешать. И знаешь, у тебя бы получилось.
— Тоже сомневаюсь.
— Ричард, послушай. Это Найалл. Он здесь, в Биаррице. Я провела с ним целый день. Но ты ведь и сам уже понял,
Я кивнул. Несмотря ни на что, я был потрясен этой новостью, которая только подтверждала неизбежное.
— Он явился в номер сегодня утром, когда ты ушел сдавать машину, — продолжала она. — Сказал, что хочет поговорить со мной наедине. Я не могла ему отказать. Но теперь я больше никогда с ним не увижусь. Никогда! Это правда.
— Что ему было нужно? — спросил я.
— Он несчастен, он хочет, чтобы я вернулась.
— И как же ты его утешила?
— Я сказала, что приняла окончательное решение — остаться с тобой.
— И на это ушел целый день?
— Да.
Такая правда не способствовала примирению. Почему она действует вопреки собственным решениям? Вслух я воскликнул:
— Какого черта он поперся сюда за нами следом?
— Не знаю.
— А в Кольюре он тоже нас преследовал? Неужели он был и там?
— Надеюсь, нет. Но точно сказать не могу.
— Ясно.
Я умолк, понимая, насколько бесполезны эти речи. Лицо Сью вовсе лишилось красок: щеки и губы выглядели бледнее, чем обычно, даже глаза как-то поблекли. Ее волосы уже почти высохли, лицо больше не казалось таким худым и вытянутым, но она была расстроена не меньше меня. Теперь в моей голове вертелись все эти нелепые клише и дежурные фразы, которые люди обыкновенно произносят, пытаясь помириться. Я думал: хорошо бы перевести стрелки часов назад, забыть эту нелепую распрю и только обниматься, целоваться и любить друг друга. Увы, это было невозможно.
Той ночью мы еще долго не спали. Целиком погруженные в собственные переживания, мы злились друг на друга, окончательно запутавшись в своих отношениях и чувствах. В конце концов я разделся и забрался к ней под простыню. Мы лежали рядом без сна, даже не пытаясь заняться любовью. Ни один из нас не решался сделать первый шаг.
В какой-то момент, зная, что она не спит, я спросил:
— Когда сегодня я видел тебя на улице, ты там что делала?
— Пыталась разобраться, что к чему. А что?
— А где был твой Найалл?
— Ждал меня в другом месте. Я хотела немного пройтись, но тут появился ты.
— Ты вела себя так, будто с кем-то разговариваешь.
— Ну и что? А ты никогда не разговариваешь сам с собой на улице?
— Ты так размахивала руками, будто отчитывала кого-то.
— Не может быть.
Мы лежали в теплой темноте, сбросив с себя простыни. Открывая глаза, я различал очертания ее тела. Обычно она лежала очень тихо, не металась во сне, и в темноте мне всегда было трудно понять, спит она или бодрствует. Я спросил:
— Где сейчас Найалл?
— Где-то неподалеку.
— Я так и не понимаю, как ему удалось притащиться сюда следом за нами.
— Не стоит недооценивать его, Ричард. Он очень умен, и, когда чего-то хочет, его настойчивости нет предела.
— Он имеет над тобой власть, что бы ты ни говорила. Хотел бы я понять, в чем тут дело.
— Да, у него есть власть надо мной.
Сью глубоко вздохнула, и выдох был больше похож на всхлип. Наступило долгое молчание. Потом она стала дышать ровнее, и я подумал, что она наконец уснула. Я тоже почти задремал, когда она вдруг спокойно сказала:
— Найалл гламурен. Он умеет очаровывать.
13
Большую часть следующего дня мы провели в дороге: такси до аэропорта, затем два перелета с долгим ожиданием пересадки в Бордо. Из аэропорта Гатвик мы поездом добрались до вокзала Виктория, а там взяли такси. У дома Сью я попросил водителя подождать и поднялся к ней. На столе в холле ее ждала небольшая кучка писем. Захватив их, она открыла дверь ключом. Комната меня приятно удивила. Я ожидал увидеть обычную для подобных студий тесноту и беспорядок, но жилище Сью было просторным и опрятным, даже мебель казалась тщательно подобранной. В углу стояла узкая кровать, рядом — книжные полки, забитые дорогими альбомами. Возле единственного окна — рабочий стол с чертежной доской, на нем — стаканчики с кистями, ручками и мастихинами, подставка для бумаги, большая настольная лампа на гибком кронштейне. Рядом на отдельном столике расположился «Макинтош». Телевизора не было, но я заметил стереопроигрыватель. У другой стены был рукомойник, небольшая газовая плита и огромный антикварный гардероб. Я обратил внимание, что она сразу же заперла дверь на две крепкие задвижки, одна из которых крепилась над головой, вторая — возле самого пола. Окно тоже было закрыто на все шпингалеты.
— Там таксист ждет, — сказал я.
— Понимаю.
Мы стояли лицом друг к другу, но избегали встречаться глазами. Я чувствовал себя совершенно измотанным. Она первая подошла ко мне, и мы внезапно обнялись гораздо нежнее, чем можно было ожидать.
— Значит, это конец? — спросил я.
— Только если ты сам этого хочешь.
— Ты же знаешь, что не хочу. Но я не в силах и дальше терпеть все эти штучки с Найаллом.
— Тогда тебе не о чем беспокоиться: Найалла больше не будет.
— Прекрасно. Только давай об этом не прямо сейчас.
— Хорошо. Я позвоню тебе вечером, — сказала я она.
Мы обменялись адресами и телефонами еще в самом начале нашего знакомства, но сейчас на всякий случай решили проверить, что записи не потерялись. Адрес Сью было легко запомнить, поэтому я не стал записывать его и на этот раз, однако номер телефона все же нацарапал на одной из последних, отрывных страниц записной книжки.
— Пообедаем вместе завтра? — спросил я.
— Давай решим позднее. Сейчас я бы отдохнула и просмотрела почту.
— Я тоже не прочь отдохнуть.
Мы снова обнялись. На сей раз поцелуй вышел долгим и снова напомнил мне вкус ее губ, жар наших ночей. Я уже сожалел о своем вчерашнем поведении и в безумном порыве едва не попросил у нее прощения, но, когда мы отстранились друг от друга, Сью улыбалась.
— Я позвоню вечером, — повторила она. Через пятнадцать минут такси остановилось возле моего дома. Войдя в прихожую, я опустил на пол багаж и взглянул на груду писем и газет, сваленных на коврике. Оставив их лежать на месте, я поднялся к себе.