Главная роль 2
Шрифт:
Очень надеюсь на второй вариант.
Глава 22
Худший мой день за всю историю пребывания в этом мире закончился к трем часам ночи — для продолжения пришлось бы будить и так натерпевшихся переселенцев, которые в режиме «палаточного лагеря» режим несколько утратили, но в такой поздний час бодрствующих уже не осталось. В свете дотлевающих под полевыми кухнями и котелками костров, на фоне звездного неба, были видны фигурки следящих за порядком солдат и полицейских. По дорогам сновали груженые телеги — за короткие ночные часы нужно успеть поставить в лагеря припасы, одежду для износившихся, свежие маски и растворы «Сибирия» — по утрам и вечерам, с непременными молитвами, всех жителей лагерей теперь подвергают полосканию
Второе, что очень уважает народ — это неограниченный доступ к бесплатному, сладкому (едва ощутимо, но все же), горячему чаю — он непрерывно варится в больших котлах. Это тоже без меня придумали — я бы не догадался, потому что нифига в организации таких лагерей не понимаю. Раньше не понимал — теперь, после череды «инспекций», понимаю очень неплохо.
Дрожки остановились у губернаторского дома — в гостевом домике Николай Алексеевич разместил два десятка «беженцев», еще столько же взял на работу — немного помогают по хозяйству, без особой на то нужды, чистая благотворительность. Сам он составлял мне компанию весь этот морально тяжелый день. Я бы отпустил его спать — заслужил, потому что он в таком режиме полтора месяца работать вынужден — но не нашел благовидного предлога, потому что губернатор просто мастерски давил зевки.
Лежа на кровати, я долго не мог уснуть — в голове стояли картины непривычных, лишенных всякой торжественности столпотворений — лишь Триумфальная арка и роднила приезд в Оренбург с другими. Это я уж как-нибудь переживу, но рассказы крестьян лишили меня душевного покоя.
«Шестой он у нас», — говорил выглядящий гораздо старше своих лет тридцатидвухлетний Василий, положив руку на плечо худющего семилетнего сына. — «Пятеро еще младенцами померли, но это ничаво, главное — наследник есть».
«Отца в пути похоронили — старый он был, чего, говорил, хлеб на меня тратить?» — поделился историей крестьянин Владимир. — «Вона нас сколько», — обвел рукой большое семейство из восьмерых детей на две семьи родственников.
Не отрывал старик куска у тех, кто еще не пожил толком, и от истощения умер. Но…
«Но это ничаво, Ваше Императорское Высочество — в Манчжурию доберемся, станем жить лучше прежнего!».
Как так получается, что поведенческой доминантой является желание ни в коем случае меня не расстроить? От этого только хуже, но винить за это крестьян рука не поднимается — жизнь у них чудовищно тяжелая, и они боятся (противно, но боятся справедливо, просто я не обычный), что мое дурное настроение ухудшит их положение. Или просто психика адаптировалась к перманентному стрессу на фоне недоедания и дерьмовой медицины, и в их глазах это действительно «ничаво»? Люди стараются видеть плюсы и не терять надежды — как можно их за это осуждать?
Кульминацией стала худая, одетая в латанное старенькое платьице девочка лет трех:
— Царь, дай пряник!
Ох и перепугались ее родители! Ох и перепугались сопровождавшие меня сановники да казаки! Да ее прямо там были готовы до смерти запороть — свои же, чтобы не подставляла своих сестер, братьев и родственников — в этом лагере почти все родственники, и в путь отправились половиною деревни.
А у меня для нее и пряника-то не было! Денег в Оренбурге хватает даже без меня, но толку с них, если пропускные способности железных дорог, трактов и рек целиком забиты подвозом продуктов, а значит нихрена ты за деньги лишнего физически не купишь?! Все съестное, что планировалось пустить на «подарки», давным-давно в общих котлах сварено и желудками переварено. Опустившись на корточки, я вымучил улыбку:
— Не царь я еще — он-то лысый, а у меня — гляди, — снял фуражку и склонил голову.
Девочка подергала меня за волосы, люди затаили дыхание, и я обрадовался, что хотя бы пороть полуголодного ребенка не будут.
— Нет у меня пряников, — продолжил я, показал распальцовку, и Остап вложил мне в руку старублевую ассигнацию. — Возьми покуда денежку. Сейчас толку с нее нет, но, когда в Сибирь попадете, накупишь пряников — и себе, и братьям.
—
Хороший пиар получился, мать его за ногу. Все зафиксировано — с самого утра царь по «беженцам» ходил, спрашивал о трудностях, раздавал деньги, снимал пробу с каши из полевых кухонь и котелков с чаем, и так — до самой поздней ночи. И никаких балов да пиров посреди общего горя. Ну и что, что цесаревич ничего сам по сути и не сделал? Он другого и не говорил — наоборот, постоянно напирал на то, какие местные светские, армейские и религиозные чины молодцы. Церковь же тоже сложа руки не сидела, попов в город приехало много, и все они заняты созидательной суетой да утешением страждущих. Врата храмов открыты, их дворы и пригодные для такого строения отданы переселенцам для ночевок.
Нужно концентрироваться на хорошем, иначе я так за пару лет общения с подданными нижнего ранга либо выгорю до полной апатии — это еще «ничаво» — либо начну избегать любой формы коммуникации, кроме протокольно-торжественной, выбрав пребывание в блаженных иллюзиях вместо реального мира. Вот это — очень плохо, потому что вытряхивать из иллюзий меня будут заполнившие коридоры Зимнего дворца, почему-то не желающие восторженно таращить глаза на забившего на них монарха, подданные.
Хорошее, слава богу, в наличии, и выражается оно не только в маленькой (относительно) смертности. По лагерям колесят артисты — даже скудный хлеб, если подкрепить его зрелищем, способствует подъему морали. Беременных дам из лагерей по возможности изымают, размещая в домах «волонтеров», гостиницах да трактирах — там им рожать сподручнее, и местные акушеры-фельдшера стрептоцидом пользоваться научились быстро. Только за сегодняшний день благополучно родилось больше десятка малышей, и все они, вместе с родительницами, чувствуют себя отлично. Разве это не повод для радости? Жизнь нужно принимать такой, какая она есть, с тянущимся из глубины веков бесконечным циклом смерти и рождения, потому что другого мира у нас все равно нет.
Эта вроде бы простая и такая избитая мысль меня успокоила, и я наконец-то уснул.
Как бы наш герой не боялся англичан, как бы параноидально не смотрел на устройство мира, в котором оказался, необходимо признать — англичане, как и все остальные жители этого времени, торопиться не любят. Да, некоторая «тряска» в связи с известными событиями на Тихом океане случилась, но те уважаемые джентльмены, которым выпала честь служить Короне на самом важном направлении — в «Форин-офис», министерстве иностранных дел и «Коммонвелс-офисе», министерстве по делам Содружества, как кокетливо называли свою Империю англичане, дали себе труд собраться для обсуждения ситуации и построения планов только сейчас, под конец июня. Правящий принадлежащей Англии половиной планеты и запустивший протуберанцы в мир остальной аппарат работает не первое столетие, а потому для многих, даже самых громких и вроде бы необычных событий, имелись прецеденты, согласно которым чиновники принимали то или иное решение. Чья-то личная инициатива здесь и не нужна: усталые чиновники на голом автоматизме отдавали распоряжения, а их не менее усталые подчиненные их скрупулезно претворяли в жизнь. Ничего страшного же в сущности не случилось — русские не вторглись в Индию, их флот по прежнему вызывает в Лондоне презрительные усмешки, а самой Англии не привыкать осаживать зарвавшихся соседей — при помощи других соседей, конечно же, не станет же Корона оплачивать большую войну «один на один», это очень дорого и опасно!
Решения, принятые аппаратом в связи с «инцидентом с наследником», как во внутренней документации окрестили случившееся, были просты: потребовать от Китая чего-нибудь хорошего; подать предупредительный политический сигнал русским — для этого османам был выдан кредит на броненосцы; вызвать для объяснений японского посланника и напомнить через него японцам о том, что гораздо выгоднее дружить с теми, кто рулит этим миром, а не с какой-то там Россией, которая, как известно, лаптем щи хлебает и вообще нищая.