Главная улица
Шрифт:
И во всем городе нет никого, кто по традиции старых пионеров гордо и презрительно одернул бы их, кто подтвердил бы предание о том, что их «грубая рыцарственность» и «суровая добродетель» куда великодушнее страсти к скандалам, свойственной Старому свету; нет ни одного романтического героя с дальних рубежей, который, невероятно, как в книгах, выругавшись, прогремел бы: «Что это за намеки? О чем вы шепчетесь? Где факты? Что это за неслыханные грехи, которые вы так проклинаете и которые сами так любите?»
Никто этого не скажет. Ни Кенникот, ни Гай Поллок, ни Чэмп Перри.
Эрик? Возможно. Промямлит что-нибудь с возмущением.
Внезапно она задумалась о том, какая скрытая связь может быть между ее интересом к Эрику и этой историей. Не потому ли они так травят злополучную Ферн, что общественное положение Кэрол мешает им наброситься на нее самое?
Еще
С новым приливом ненависти к этому городу Кэрол распахнула дверь.
Вчера она видела Ферн Маллинз в ботинках, шерстяной юбке и канареечно-желтом свитере, подвижную и уверенную в себе. Теперь Ферн лежала на кровати в измятом лиловом халатике и стоптанных лакированных туфлях, жалкая, запуганная и очень женственная. В безотчетном ужасе подняла она голову. Волосы ее висели спутанными прядями, лицо было бледным и помятым, глаза распухли от слез.
— Я не виновата, не виновата! — только и могла она произнести. Она все повторяла эти слова, а Кэрол целовала ей щеки, гладила волосы, прикладывала смоченный платок ко лбу. Понемногу та успокоилась, и Кэрол осмотрела комнату, этот приют для приезжих, святилище гостеприимства Главной улицы, источник доходов Джексона Элдера, друга Кенникота. Здесь пахло старым бельем, обветшалым ковром и застоявшимся табачным дымом. В номере стояла шаткая кровать с тощим матрацем. Песочного цвета стены были в царапинах и щербинах. Во всех углах, под каждой вещью — хлопья пыли и пепел от сигар. На покосившемся умывальнике — приземистый кувшин с отбитым краем. Единственный стул — суровый, с прямой спинкой и остатками лака. Зато тут была великолепная плевательница с розочками и позолотой.
Кэрол не собиралась ничего выпытывать у Ферн, но та непременно хотела рассказать.
Она отправилась на вечеринку, и, хотя общество Сая было не слишком приятно, она решила примириться с его присутствием, чтобы не упустить случая потанцевать, а заодно избежать нескончаемых нравственных поучений миссис Богарт и развлечься после первых напряженных недель работы в школе. Сай обещал вести себя хорошо. На вечеринке оказалось несколько рабочих из Гофер-Прери и много молодежи с ферм. Потом с шумом ввалилась пьяная компания из дальнего нищего поселка, который ютился в каком-то овраге. Они выращивали там картофель и, как полагали в округе, промышляли воровством. Они загрохотали по полу амбара, отплясывая старинные танцы, подбрасывая своих дам, подпрыгивая, гогоча и веселясь под музыку парикмахера Дэла Снэфлина, который играл на скрипке и выкрикивал фигуры. Сай дважды прикладывался к карманным флягам. Потом Ферн видела, как он рылся среди верхней одежды, наваленной в яслях в дальнем конце амбара. Вскоре она услышала, как один из фермеров заявил, что у него украли бутылку. Когда она сказала Саю, что это, несомненно, дело его рук, он со смехом ответил: «Да это просто шутка. Я ее отдам». Он потребовал, чтобы Ферн сделала глоток; без этого он не соглашался возвратить бутылку.
— Я только смочила губы и отдала бутылку, — простонала Ферн. Она села на кровати и уставилась на Кэрол. — Вам случалось когда-нибудь выпить?
— Случалось. Изредка. Я и сейчас хотела бы выпить. Здешнее ханжество приводит меня в исступление.
Ферн засмеялась сквозь слезы.
— Я тоже напилась бы. Кажется, я за всю жизнь пила раза три или четыре, не больше, но, если мне еще раз доведется встретить такую парочку, как «Богарт и сын»… Собственно, я даже не дотронулась до этой бутылки — отвратительное,
— Дорогая моя, бог миссис Богарт, бог Главной улицы, может быть, да. Но все смелые, разумные люди восстают против него, хотя… он и карает нас смертью.
Ферн еще потанцевала с молодым фермером. Она совсем забыла про Сая, разговорившись с какой-то девушкой с сельскохозяйственного отделения университета. Но Сай, очевидно, не возвратил бутылки. Он, шатаясь, приблизился к Ферн, задевая на ходу всех попадавшихся ему навстречу девушек и пытаясь танцевать джигу. Она стала уговаривать его вернуться домой. Сай пошел за ней, хихикая и приплясывая. Когда они вышли, он поцеловал ее.
— Как странно, что раньше мне нравились поцелуи мужчин во время танцев!..
Желая доставить его домой, прежде чем он ввяжется в какую-нибудь драку, она не обратила внимания на этот поцелуй. Один из фермеров помог ей запрячь лошадь, пока Сай храпел на сиденье тележки. Перед тем как они тронулись в путь, он проснулся. Всю дорогу домой он то спал, то грубо приставал к своей спутнице.
— Я едва ли слабее его. Мне удавалось удерживать его на расстоянии и в то же время править. А тележка была еще такая тряская! Я чувствовала себя служанкой. Впрочем, мне было так страшно, что я едва ли что — нибудь чувствовала. Была жуткая тьма. Но я все-таки добралась домой. Это было нелегко. Раз мне пришлось вылезть, чтобы прочесть надпись на столбе, так как я не знала, в какую сторону ехать. Я взяла у Сая из кармана спички и чиркала их. Но он полез за мной, оступился и упал прямо в грязь. Потом он поднялся, начал приставать ко мне, и… я очень испугалась и ударила его. Ударила здорово! Потом я вскочила в тележку, а он бежал сзади и плакал, как ребенок. Я снова впустила его, и он сейчас же принялся за свое… Ну, в общем, я привезла его домой. До самого крыльца. Миссис Богарт поджидала нас…
Ах, это была комедия! Старуха нападала только на меня, говорила без конца. Саю в это время было очень нехорошо. А я все думала о том, что мне надо вернуть тележку на извозчичий двор. Я не знала, застану ли еще там хозяина. Вырвавшись с трудом, я все-таки успела сдать тележку, потом добралась до своей комнаты. Я заперлась на ключ, но миссис Богарт продолжала браниться за дверью. Стояла там, выкрикивала про меня ужасные вещи и дергала за дверную ручку. И все это время я слышала, как Сая рвало на заднем дворе. Мне кажется, я никогда не смогу выйти замуж… А потом сегодня… Она прямо выгнала меня из дому, утром она не пожелала выслушать меня. Слушала только Сая. У него, наверно, уже прошла голова. Даже за завтраком он еще думал, что все это замечательная шутка. Может быть, в эту самую минуту он ходит по городу и хвалится своей «победой». Поймите, ради бога, поймите, я отбилась от него! Но я не представляю себе, как я буду смотреть в глаза своему классу. Принято думать, что в наших провинциальных городах мальчики получают прекрасное воспитание, но… Мне не верится, что это я лежу здесь и говорю все это! Мне не верится, что это было на самом деле!..
Вот еще что интересно: когда я вчера сняла платье — это было чудное платье, я так любила его, но оно совсем испортилось от грязи, — я заплакала над ним… Ну, все равно! Но мои белые шелковые чулки были изорваны, и вот странно: я теперь не знаю, попала ли я ногами в шиповник, когда вылезала прочесть надпись на столбе, или же так Сай исцарапал меня, когда я отбивалась от него…
Председателем школьного совета был Сэм Кларк. Когда Кэрол рассказала ему историю Ферн, Сэм отнесся к ней очень сочувственно, а миссис Кларк сидела тут же и вздыхала:
— Ах, какая беда!
Она только раз прервала Кэрол, заметив:
— Милая, не отзывайтесь так резко о набожных людях. В нашем городе много искренних христиан, снисходительных к слабости своих ближних, например, старики Перри.
— Да, да, я знаю. Жаль только, что в лоне церкви слишком много таких добрых христиан, которые поддерживают ее.
Когда Кэрол окончила, миссис Кларк прошептала:
— Бедная девушка! Я ни минуты не сомневаюсь, что она рассказала правду.