Главная улица
Шрифт:
Кэрол вспомнила, что Майлс Бьернстам тоже уехал поездом. Как будет выглядеть станция, когда и для нее придет время отъезда?
На обратном пути в город она шла позади двух приезжих.
Один из них со смехом рассказывал другому:
— Вы обратили внимание на эту хорошенькую в черной шляпке? Она садилась в вагон. Ничего себе штучка! Я был здесь вчера по пути в Оджибуэй-фоллз, и мне рассказали о ней такую историю! Она вроде учительница. Но веселая птица — ого-го! Да, брат, она и еще несколько веселых баб купили ящик виски, устроили настоящую гулянку и втянули в это дело ребят, совсем маленьких мальчуганов. Налакались
Рассказчик обернулся и увидел вблизи женщину. Так как это был не простой человек, не грубый рабочий, а благовоспитанный коммерсант и семьянин, то продолжение истории он рассказал вполголоса. Его собеседник давился хриплым смехом.
Кэрол свернула в боковую улицу.
Она обогнала Сая Богарта. Он оживленно рассказывал о каких-то своих подвигах группе мужчин, среди которых находился Нэт Хикс, Дэл Снэфлин, буфетчик Берт Тайби и Теннисон О'Херн, стряпчий. Все они были значительно старше Сая, но принимали его как равного и поощряли его россказни.
Прошла целая неделя, прежде чем Кэрол получила от Ферн письмо:
«…Конечно, мои домашние не поверили этой истории, но все же решили, что я вела себя не слишком хорошо, и принялись меня отчитывать. Откровенно говоря, они грызли меня до того, что мне пришлось переехать в пансион. Учительские агентства, видно, прослышали обо всем: когда я пришла искать работу, то в одном агентстве мужчина захлопнул перед моим носом дверь, а в другом — служащая была невыносимо груба. Не знаю, что мне делать. Самочувствие неважное. Придется, пожалуй, выйти замуж за одного человека, который влюблен в меня, но он так глуп, что я готова реветь.
Дорогая миссис Кенникот, вы одна мне верили. Я думаю, что мне нарочно подстроили такую штуку. Я была так наивна и чувствовала себя совсем героиней, когда в ту ночь правила тележкой и отбивалась от Сая! Кажется, я ожидала, что все в Гофер-Прери будут восхищаться мною. В колледже мною и восхищались — у меня так хорошо шли занятия спортом — всего каких — нибудь пять месяцев назад».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
За целый месяц, тянувшийся как один долгий миг сомнений, Кэрол видела Эрика только случайно на вечеринке одной масонской ложи и в портняжной мастерской, где в присутствии Нэта Хикса она бесконечно подробно обсуждала с ним вопрос, поставить ли по одной или по две пуговицы на рукав нового костюма Кенникота. Ради зрителей они обменивались лишь вполне добродетельными, пустыми фразами.
Оторванная от Эрика, подавленная мыслями о Ферн, Кэрол впервые ясно поняла, что любит его.
Ей приходили в голову разные замечательные вещи, которые он говорил бы ей, имей он к тому случай. И за них она восхищалась им, любила его. Но позвать его она боялась. Он понимал и не приходил. Она больше не сомневалась в нем, не замечала окружавшей его обстановки. Каждый день ей казалось, что не видеть его дольше немыслимо. Каждое утро, каждый полдень, каждый вечер представлял собой отдельную единицу времени, отмеченную внезапным немым возгласом: «О, я хочу видеть Эрика!»-не менее мучительным оттого, что она произносила это не в первый раз.
Бывали отчаянные минуты, когда она не могла представить его себе. Обычно же он стоял перед ее мысленным взором, как бы застыв в каком-нибудь
Как-то раз вечером, в ноябре, когда Кенникот был за городом, она вышла на звонок и со смущением увидела за дверью Эрика. Он стоял, немного сгорбившись, с умоляющим видом, держа руки в карманах пальто. Словно повторяя заученную роль, он сейчас же заговорил:
— Я видел, как уехал ваш муж. Я должен был повидать вас. Я не могу выдержать! Пойдемте погулять. Я знаю, нас могут увидеть. Но мы можем гулять за городом. Я буду ждать вас у элеватора. Можете не торопиться… но приходите поскорей!
— Одну минутку, — обещала она.
«Я поболтаю с ним четверть часа и вернусь домой!»- решила Кэрол. Она надела суконную жакетку, галоши и подумала: «Какой честный и прозаический вид придают галоши, как ясно они показывают, что меня ждет не любовное свидание!»
Эрик стоял с мрачным видом в тени элеватора и постукивал каблуком по рельсу подъездного пути. Когда она подошла к нему, ей показалось, что он внезапно вырос. Ни он, ни она ничего не сказали. Он только погладил ее рукав, она ответила тем же; потом они перешли через полотно, выбрались на дорогу и побрели за город.
— Холодный вечер, но мне нравятся эти меланхолические серые тона, — сказал он.
— Да.
Они прошли мимо купы стонавших деревьев и зашлепали по мокрой дороге. Он засунул ее руку в боковой карман своего пальто. Она поймала его большой палец и, вздохнув, уцепилась за него, как это делал Хью, гуляя с ней. Она подумала о Хью. Очередная служанка была в этот вечер дома, но можно ли было оставить с ней ребенка? Эта мысль прошла где-то вдалеке и ускользнула.
Эрик медленно заговорил, рассказывая о себе. Он нарисовал перед Кэрол картину своей службы в большой портняжной мастерской в Миннеаполисе: пар, духота и тяжелая работа; люди в потертых жилетках и измятых брюках, с сиплыми от пива голосами; они цинично говорили о женщинах и всячески издевались над ним.
— Но я не обращал на это внимания, потому что у меня было куда уйти от них. Я часто ходил в Институт искусств и галерею Уокера или бродил вокруг озера Гариет. А то пойду за город, к Гейтс-хаузу, и воображаю, что это дворец в Италии и я в нем живу. Я маркиз и после ранения в Падуе коллекционирую ковры. Только один раз вышла у меня неприятность, когда портной, некий Финкельфарб, нашел мой дневник, который я старался прятать, и начал читать его вслух в мастерской. У нас с ним вышла большая потасовка. — Эрик рассмеялся. — Меня оштрафовали на пять долларов. Но все это осталось где-то далеко. Мне кажется, что вы стоите между мной и газовыми горелками с желто-лиловыми языками пламени, которые лижут утюги и весь день гудят: «ууу»!