Главное управление
Шрифт:
Приглашения мне не требовалось, хотя то, что мы совершали, прямо и безусловно соотносилось с определенной статьей в уголовном кодексе. Впрочем, коли припомнить прежние наши совместные деяния, это могло квалифицироваться как мелкая шалость.
Побросав вещмешки на заднее сиденье, я вальяжно повалился рядом с ними, расстегнул кобуру и вогнал на всякий случай патрон в патронник.
– Теперь жми, чего уж… – произнес горестно.
– Я же до ментовки в автосервисе подрабатывал, – шмыгнув носом, поделился Акимов. – По электрике и сигнализациям. Вот… знания налицо, ничто не забыто. Я тебе «Роллс-Ройс» уведу, не то что этот шарабан куцый…
Угон машины занял считаные секунды, но все-таки мне показалось, что вслед за нами ринулась
На первом же блокпосту, ничуть не удивившись нашему нахождению в местной машине, нам дали указания относительно дальнейшего маршрута, и, огибая внушительные выбоины на растрескавшемся асфальте здешних дорог, мы помчались навстречу простору.
Мчались шустро, справедливо опасаясь погони и возмездия, однако выигрыш во времени благодаря желудочным недомоганиям таксиста, видимо, у нас получился внушительный, и мы благополучно доехали до палаточного городка, бросив автомобиль неподалеку. Претензиями по поводу угона теперь мы не удручались: вряд ли нашлись бы охотники из местных бродяг сунуться с разборками в часть, набитую озлобленным ОМОНом.
А после, спокойной поступью, наслаждаясь солнечным горным воздухом, добрались до места своего обитания, где, наконец, состоялась встреча с будущими сослуживцами. Машину за нами, оказывается, отправили, но по дороге каким-то непостижимым образом водила сумел проколоть сразу три баллона и ожидал теперь техпомощи где-то на подъезде к аэропорту.
Этот факт, понятное дело, всерьез нас насторожил. Однако первая ночь в армейском общежитии прошла спокойно, единственное – невозможно было уснуть от симфонических раскатов стоявшего под брезентовым потолком мужицкого храпа, а утром, после подъема и завтрака, облачившись в бронежилеты и получив боезапас к автоматам, мы отправились на прочес одного из поселков, где, по сведениям, могли обретаться боевики.
Мне вспоминалась армия моей юности, ничем не похожая на сегодняшний боевой коллектив много чего видевших и солоно хлебнувших в этой жизни парней. Никчемность тупого казарменного бытия и бессмысленной муштры безответных подростков, отбывающих унизительную повинность в чужеродной среде, пропитанной жестокостью и ублюдочной кастовостью сержантов и старослужащих, эта никчемность была налицо в поддержании, согласно разнарядкам, численности стада в защитной форме. Но с кем и как могли воевать мальчишки, поглощенные своим физическим выживанием и внутренними разборками, чьей природой являлось то ли желание поразвлечься, то ли выплеснуть ненависть к своему положению на своих же ближних?
А вот с теми, с кем я служил сейчас, горевать не приходилось по одной незамысловатой причине: мы были единым боевым братством, и наши беды и радости разделялись сообща. А учебные игрушечные войнушки нам заменяла война самая что ни есть настоящая, где ближайший друг и средство жизнеобеспечения – твой личный автомат, а семья – сто тертых мужиков под боком.
Не знаю, какие планы нашего похищения или убийства планировались бандитами с подачи Решетова, и существовали ли такие планы, но провести их в жизнь и для искушенных диверсантов, полагаю, было задачей каверзной. Палаточный городок по всему периметру охранялся заслонами бронетехники, сигнальными ракетами, поля вокруг были густо заминированы, а проход на территорию представлял собой охраняемый коридор. На ночь выставлялись внутренние ночные караулы, и тайно наведаться к нам в гости рискнул бы лишь смертник. По променадам мы не шастали, от коллектива не отрывались, а кроме того, посвятили товарищей, что с представителями чеченского криминала у нас принципиальные разногласия, и есть вероятность их разрешения не в нашу пользу по месту нынешней дислокации.
Такая вводная была воспринята без тени юмора: нас окружали милицейские и гэбэшные офицеры, воспринимавшие кавказскую мафиозную
Работа наша сводилась к военно-полевым полицейским мероприятиям: зачисткам поселков, проверкам документов, обыскам домов, изъятием фотографий, поиску оружия и идентификации боевиков. К примеру, подозрительных типов раздевали и, обнаружив на их плечах следы от оружейных ремней или же синяки от боевой отдачи гранатометов, сразу же отправляли в особый отдел для доверительных бесед без прокурора и адвоката.
Возможно, обыватель посчитал бы меня полным идиотом, поскольку дни, проведенные в Чечне, казались мне одними из самых счастливых и интересных в моей жизни.
Каждый из тех, кто окружал меня, был сильной и цельной личностью с богатейшей биографией. В наших отношениях не было ни мелочности, ни зазнайства, ни зависти. Наконец, без всякого рода высоких слов и размышлений мы иссекали, бесконечно уверенные в своей правоте, злобную неистребимую опухоль на подбрюшье России. С перегибами, с огрехами, порой непомерно жестоко, но да и враг не щадил нас, жаля пулей при каждом удобном случае и перед кровью не пасуя.
Все мы понимали, что готовим плацдарм для новой местной власти, ибо какими бы хорошими или плохими мы ни были, хозяевами здешней земли нам не стать, да и зачем нам эта земля? – своей навалом. Здесь была чужбина. Номинально – чужбина российская, но никакими приметами славянских нравов не отмеченная. Мы были взаимно чужеродны с местной публикой. И знаться бы с ней не знались, если бы не обитала она по соседству с нашими рубежами, основывая вблизи от них свои разбойничьи гнездовища.
Здесь исстари властвовал культ наживы, убийств и грабежа, но никак не труда и культуры. Вот же, достались соседи, чей пыл постоянно приходилось утихомиривать боями и кровью! Опасная каша кипела здесь постоянно, и дабы она не лезла через края, приходилось лишь убавлять неугасимый огонь под чаном. И убавив его, с почетом передать контроль тем же бородатым управленцам, способным какое-то время держать ретивых соплеменников в узде. Естественно, оплачивая труды и главенство наместников из собственной имперской казны – так дешевле.
Но политика политикой, умозрения – умозрениями, а поток живой и пряной жизни, как свежий воздух, бивший в лицо, наполнял меня смыслом, радостью движения, спортивной усталостью, негой здорового сна и теми впечатлениями, что, лежа на диване у телевизора, не получишь.
Я ни мгновения не тяготился ни своим палаточным бытом, ни жратвой из консервных банок, ни ночными тревогами, ни опасностью стычек с боевиками.
Октябрь перевалил за свою календарную середину, но решением из Москвы командировку нам продлили еще на месяц, что наводило на размышления о каких-то тайных планах наших недоброжелателей, руководимых, естественно, вероломным Решетовым.
На очередную зачистку одного из горных селений, куда, по сведениям, наведались для отдыха боевики, мы выехали колонной из двух машин, одного БМП и БТР.
В БТР помимо экипажа уместились мы с Акимовым и гэбэшный генерал Олейников, получивший шифровку, что среди бандитов обретается какой-то важный араб-финансист, и решивший на свой страх и риск поучаствовать в горячем деле. Это был не кабинетный генерал. За его плечами был и опыт первой чеченской кампании, и Афганистан, и Ангола.
Удивительно, но, несмотря на свое звание и боевое военное прошлое, ни малейшей черты чванливого солдафонства и верхоглядства в нем не присутствовало. Мужик он был твердый, порою резкий в словах и в определениях, но неизменно доброжелательный, своим положением не кичившийся и с удовольствием разделявший наше скромное общество, чему мы были только рады. Нас впечатлял и юмор его, и рассказы о былом, и рассуждения на текущие животрепещущие темы, в которых авторитетам от политики, знакомым нам благодаря телевизору, а ему – лично, частенько и без оглядки давались нелицеприятные определения с доказательными подробностями.