Главное управление
Шрифт:
Вечером он позвонил мне, устало сообщив:
– На месте все в курсе. Вывод у урок такой: правильного мента прессуют неправильные менты с подачи ненавистных славянской братве «чехов». И хотят использовать честных пацанов для опрессовки Тарасова втемную. Но – дескать, не угадали, умники. Оркестра и шампанского по его прибытии не гарантирую, но устроится как мирный подселенец. «Смотрящий» позаботится. Единственно, надо подогреть тюремных оперов, чтобы мышление сторон приобрело коллективный характер. Ведь отчеты наверх обязаны поступать, так? А в отчетах должна плескаться сплошная жуть… И составят отчеты повесть о несгибаемом чекисте.
– Это понятно, – сказал я, вспомнив об увесистой сумке с долларами, легкомысленно хранящейся в гараже.
Поместить деньги в банковскую
Спустя несколько дней я столкнулся в холле конторы с Соколовым, подписывающим обходной лист. С темными кругами под глазами, трясущийся, небритый, в затертом свитерке, он являл ярчайший пример тех истин, что все проходит, а поднявшийся высоко падает больно.
Большинство бывших сослуживцев взирало на него как на раздавленного слизняка, что заставило меня сделать неутешительные выводы об истинной сути подлых натур сотоварищей, некогда угодливо пресмыкавшихся перед правой рукой тирана. Мне Соколов был глубоко несимпатичен, но пинать упавшего я не стал, и вовсе не из-за того, что упавший мог встать, – я попросту этого не умел.
Пожал ему руку, сказал тихо:
– Вроде твою карусель заклинило, соскакивай поскорей и нигде не светись.
– Спасибо тебе, – произнес он вдумчиво. – Выручил.
– Ты о чем?
– Сливкин сказал, ты перед замом министра хлопотал, и если бы не это, растерзал бы он меня… Вот сука, да? Но я для тебя, Юра, теперь… все что угодно! Запомни! Жизнь – длинная, хотя проходит быстро…
– Если чего – обращайся, – сказал я, сподобившись на повторное, прощальное рукопожатие.
Изощряться в любезностях не стоило: во-первых, сам факт нашего общения мог бы поселить разнообразные догадки в умах, незамедлительно поделившихся бы с ними в кругу моих вероятных недоброжелателей, а во-вторых, через считаные минуты начиналось большое совещание у Сливкина, посвященное перспективам развития учреждения под стягом новых инициатив.
Я сидел в знакомом кабинете, где еще витала зловещая тень бывшего хозяина, вспоминая свой первый приход сюда и поражаясь уже привычной процедуре милицейского командного сборища.
Я знал все нюансы текущих проблем, подоплеку слов, интригу предложений, актерство реакций, затаенный смех, притворную покорность, вдумчивую глупость и выверенную уместность горячности возражений, не противоречащих генеральной линии.
Сливкин был отнюдь не дурак: ломать мощную машину, созданную предшественником, в планы его не входило. Он быстро уяснил, что оказался владельцем чуткого, налаженного механизма, способного обеспечить ему грандиозную тайную и явную власть. В его распоряжении были потоки живой закрытой информации, агрессивная свора выученных оперов, куча оружия и спецтехники, закаленный спецназ и, главное, прямое влияние на политику и бизнес. И как «колбасник» и прирожденный хозяйственник с прочными крестьянскими корнями, отраженными во всем облике его, он понимал: для поддержания власти, а значит, благополучия вассалов, потребуются деньги. Именно деньги, а не бюджетный тощий мешок с медяками.
– Теперь – о фонде, – сказал он. – Идея, безусловно, разумная. Нам надо озаботиться категорией малообеспеченных сотрудников, и мы озаботились уже. Но что тут главное? Контроль и прозрачность, верно я говорю? То есть руководитель обязан быть в курсе, кому и чего… Вот так, уважаемые. А налицо прошлые нарушения, загадочность налицо совершенно неясная. Так что фонд нужен, но новый. Без него, конечно, старт будет… неуравновешенный. – Тут он взглянул на меня, видимо, припомнив свой вдохновенный монолог в кабинете замминистра о порочности всякого рода коммерческих образований в тени милиции, но я хранил уважительное внимание с признаками глубокого склероза, и он продолжил на вдохновенной ноте: – Отделам надо постараться укрепить материальную базу, опираясь на исключительно позитивный опыт. Накопленный накануне. Новый начальник фонда…
– Президент, – мягко поправил его заместитель.
– Президент! – согласился Сливкин. – Президента я выбрал какого надо, без дураков всяких, представлю завтра, парень
– План бы уменьшить… по сбору… – прошелестела робкая реплика.
– Планы у нас всегда только увеличивали, – парировал на это Сливкин. – У нас, товарищи, впереди большие дела, а значит, расходы… Ворота вон заедают на въезде хотя бы… В сортирах вся плитка осыпалась, у меня в кабинете и то дверь перекошена… А впереди День милиции, опять-таки надо отметить человекообразно: премии, цветы дамам, духи, может быть, какие… Милиция у нас народная, а потому народом должна и финансироваться. Проникнитесь, в общем. Тут отговоркам не место. Тут сразу видишь человека сознательного по результатам. Особенно из экономического нашего блока… Не зря же вы там… Ну, все. Каждый, чувствуется, идеи воспринял как надо. Все свободны, все – за дела! Сачкуют в армии! И не надо делать удивленных движений руками… А кому лень чесаться – пусть моется!
Глава 8
Все начальники в нашей стране ориентированы на те или иные властительные кланы. Если Решетов опирался на вылупившихся из экономических неразберих перестройки олигархов, то Сливкин всецело зависел от покровителей из мэрии, сумевших сконцентрировать в своих загребущих лапах такую власть и деньги, что мириться с их влиянием и прихотями приходилось даже президенту.
Москва питалась энергиями всей страны, обособляясь в государство при государстве. Здесь находились мозг и сердце России, сплетение всех периферийных интересов, регулятор их взаимодействий и конфликтов. Сподобься враг точным ядерным ударом уничтожить это сосредоточение клубка миллионов переплетенных нитей, страна превратилась бы в аморфную массу беспомощных территорий с тянущимися в никуда лохмами связующих тенет. Так что мэрия при всей своей наглой самостоятельности и кураже была скалой, о которой разбивались в клочья все валы федеральных возмущенных притязаний.
Секрет же непоколебимых позиций городских истуканов состоял в самой истории их появления у власти. Первый мэр – беспомощный и рыхлый, как студень в целлофане, выкинутый дурью революционных волн перестройки на пьедестал, книжник и теоретик, был сродни кляче, должной тянуть на себе железнодорожный состав. Причем под постоянным бандитским артобстрелом лихолетья девяностых. Ни хозяйственных знаний, ни твердого морального стержня, ни способности к анализу и новшествам, наконец, элементарного здоровья для пахоты сутками без роздыха у него не было. Зато развитым чувством самосохранения он, несомненно, обладал и, решив довольствоваться малым, подобно залетному мародеру, наткнувшемуся на случайную поживу, сгреб, что на поверхности блестело, и с мешком ломанулся в кусты за обочину пришедшей в упадок магистрали. А место его неторопливо и обстоятельно занял человек хладнокровный, мыслящий масштабно и на низкокалорийные навары не разменивавшийся. Подобрал себе соответствующую команду с талантом дальнего прицела, и город в считаные месяцы забурлил деловой активностью. А уже через пару лет хозяева столицы превратились в атлантов, чье удаление с постов грозило обрушением всего здания. И тот же президент, капризно бушуя в привычной нетрезвости, подвигавшей его на постоянные опалы, тронуть мэра боялся, как опасную мину, понимая, что не шестерня это, а вал, и выдерни его, застопорится с непоправимыми перекосами весь механизм. А по гарантиям и обязательствам мэра, превратившим серенькую нищую столицу в очередной Вавилон, не расплатится вся страна.
До колик, до раздутых ненавистью ноздрей раздражала богопомазаных федералов оплывающая золотым жирком команда московских бояр – дородных умелых хищников. Понимали они, что популярность мэра, взращенная на его хлопотах о социальной защите жителей, – дутая, как подушка безопасности, что допускаются чудовищные ошибки и промахи, завуалированные манной небесной сыпавшихся на столицу денег, но одергивали хозяина города с оглядкой, хотя порою и злобно. Однако заключение договора о том, что градоначальник не суется в президенты, продлило его неоспариваемую власть за непроглядные горизонты.