Главный инженер
Шрифт:
– По фашистским стервятникам - огонь!
– скомандовал он и сам ответил за свою пушку:
– Бах! Бах!
– Бам-ба-ра-рах!
– хором подхватили ребята.
А разведчик, как всегда, повертелся, покрутился и, стрекоча своим стрекозиным моторчиком, улетел в сторону фронта.
Ребята еще немного поиграли, потом разошлись.
Лещу Михайлова позвали домой обедать. Он с удовольствием уплетал мятый вареный картофель с соевым маслом и уже собирался попросить у матери добавочки и даже протянул для этого миску, как вдруг миска вылетела у него из рук. Оглушительный удар, а за ним второй и третий прогремели, как ему показалось, над самой его головой. Стены Михайловского дома заходили ходуном, посыпалась штукатурка, на кухне что-то упало и со звоном покатилось. Лешина сестренка Вера диким голосом закричала и заплакала. За нею заплакала Лешина бабушка.
– Бомбят! Бомбят!
– кричал кто-то на улице. Там уже работали зенитки, стучал пулемет, и где-то высоко в небе приглушенно гудели моторы немецких пикировщиков.
– А ну - живо - лезьте в подполье!
– скомандовала Лешина мать, отодвигая стол и поднимая тяжелую крышку люка.
Бабушка, а за нею Лешины сестры и младший брат полезли в подвал, а сам Леша, пользуясь суматохой, сорвал со стены шапку и юркнул в сени.
Во дворе он чуть не столкнулся с Коськой Мухиным. Муха едва дышал, лицо у него было бледное, губы дрожали.
– Ой, Лешка!
– забормотал он, испуганно оглядываясь и шмыгая носом. Ты знаешь... беда какая...
– Что? Какая беда?
Муха не мог отдышаться.
– Ты знаешь, ведь это... ведь это ж нашу батарею сейчас бомбили!..
– Ну, да! Не ври!
– сказал, побледнев, Леша.
– Ей-богу, своими глазами видел. Две бомбы... прямое попадание... и обе в нашу батарею. Одни щепочки остались.
– Сам видел, говоришь?
– Говорю ж тебе, своими глазами видел. Мы с Валькой Вдовиным за водой ходили, увидали и - сразу туда. Я убежал, а он...
– Что?!
– закричал Леша и с силой схватил товарища за плечо.
– Его... его на батарею увели. На настоящую, - сказал Муха и, опустив голову, заплакал.
* * *
Немецкие самолеты разбомбили игрушечную крепость и улетели. На батареях прозвучал отбой воздушной тревоги, понемногу успокоилось все и в самой деревне, а Валька Вдовин все еще не возвращался домой.
Леша Михайлов несколько раз бегал к Валькиной матери. Он успокаивал ее, говорил, что видел Вальку "своими глазами", что он жив, что его пригласили в гости зенитчики и угощают его там чаем или галетами.
Но сам Леша не мог успокоиться.
"Ведь это ж я виноват, - думал он.
– Это я все выдумал - с этой дурацкой крепостью. А Валька даже не строил ее. Он только сегодня утром из Ленинграда приехал..."
Он уже собирался пойти на батарею и сказать, что это он виноват, а не Валька, когда в дверь постучали и в комнату ввалился сам Валька Вдовин.
– Ага, ты дома, - сказал он, останавливаясь в дверях.
– Дома, дома, заходи, - обрадовался Леша.
– Да нет... я на минутку... я не буду, - пробормотал Валька. Кто-нибудь у вас есть?
– Нет, никого нет. Бабушка спит, а мама в очередь ушла. Заходи, не бойся.
– Лешка, - сказал Вдовин, не глядя на Лешу.
– Тебя, наверно, в трибунал отправят. Судить будут.
– Меня?
– сказал Леша.
– А откуда ж узнали, что это я?
– Откуда узнали? А это я на тебя сказал.
– Ты?!
– Да, я, - повторил Валька и посмотрел Леше в глаза.
– Я сначала отпирался. Говорю: знать ничего не знаю. А потом командир батареи говорит: "Это, наверно, такой чернявенький, с полосатым шарфом... Михайлов его, кажется, зовут?" Ну, я и сказал. "Да, - говорю, - Михайлов". И адрес твой спросил - я тоже сказал.
Леша стоял, опустив голову.
– Так, - выговорил он наконец.
– Значит, и адрес сказал?
– Да. И адрес сказал.
– Ну, и правильно, - сказал Леша.
– Я бы все равно сам пошел на батарею. Я уже собирался даже.
– Значит, ты не сердишься?
Леша стоял, не глядя на товарища.
– Нет, - сказал он.
Валька схватил его за руку.
– Знаешь что?
– сказал он.
– А может быть, тебе убежать лучше?
– И не подумаю, - сказал Леша.
Потом он взглянул на Вальку, не выдержал и тяжело вздохнул.
– Как ты думаешь - расстреляют?
– сказал он.
Валька, подумав немного, пожал плечами.
– Может быть, и не расстреляют, - ответил он не очень уверенно.
* * *
До вечера Леша Михайлов ходил сам не свой. Прибегали ребята, звали его гулять - он не пошел. Уроков он не учил, отказался от ужина и раньше, чем обычно, улегся спать. Но как ни старался, как ни ворочался с одного бока на другой, заснуть он не мог. Не то чтобы он очень боялся чего-нибудь. Нет, Леша был, как говорится, не из трусливого десятка. Но все-таки, как вы сами понимаете, положение у него было не веселое. Тем более, что он чувствовал себя действительно виноватым. А мысль о том, что судить его будут в Военном трибунале, как какого-нибудь шпиона или предателя, совсем убивала его.
"Может быть, и в самом деле лучше убежать?
– думал он.
– Проберусь как-нибудь на фронт или к партизанам, навру чего-нибудь, скажу, что мне скоро тринадцать лет будет, - может, меня и возьмут. Пойду куда-нибудь в разведку и погибну... как полагается... а после в газетах напишут или, может быть, объявят Героем Советского Союза..."
Но убежать Леша не успел. Перед самым рассветом он забылся и задремал. А в половине восьмого, раньше чем обычно, его разбудила мать.
– Леша! Лешенька!
– говорила она испуганным голосом.
– Проснись! Сыночек!
– Чего?
– забормотал Леша, дрыгая спросонок ногой.
– Вставай скорее. За тобой приехали, тебя спрашивают.
Леша одним махом сбросил с себя одеяло и сел в постели.
– Приехали? Из трибунала?
– сказал он.
– Из какого трибунала? Не знаю, военный какой-то приехал. На мотоциклетке.
"Эх, не успел убежать", - подумал Леша.
Застегивая на ходу рубашку и затягивая ремешок на животе, он вышел на кухню.
У печки стоял высокий красноармеец в полушубке и в кожаном шоферском шлеме. Он сушил перед печкой свои меховые рукавицы. От них шел пар.