Главный свидетель
Шрифт:
– Один неважнецкий денек? Оказывается, все, что тогда произошло, можно так вот просто назвать – один неважнецкий денек?.
– Я не собираюсь нисколько приуменьшать случившееся. Но никто тогда не подумал, что ты виноват. Никто, Джон. Разве ты мог предположить, что этот псих и в самом деле исполнит свою угрозу.
– Не мог, а должен был, Джим. Скажешь, нет? Ведь именно ради этого меня учили и тренировали. Ради этого обзавелся при ставкой „доктор философии“ перед своей фамилией. Подразумевается, что я всегда должен знать, когда давить, а когда и шаг назад сделать.
– Ты – один из лучших в нашей конторе, Джон. И нам по-прежнему тебя не хватает. Когда-нибудь, я уверен, настанет день и ты простишь себе то, что случилось в Нью-Мексико, и вернешься. – Пепердайн положил ему руку на плечо. – Слушай, у тебя стальные нервы. Скажи мне теперь, только взгляни реально, чем может навредить кро-о-ошечный – уги-пути – ребеночек?
Глава двадцать восьмая
Когда они поднимались по трапу самолета в Денвере, у Джона появилось ощущение неминуемой беды. Как ни старался, он не мог отделаться от мысли, что это путешествие закончится плохо.
Теперь, уже много времени спустя, лежа в постели, которую он делил со своей подопечной, и принимая во внимание, что у него сломана нога, на голове красуется шрам, и он только что излечился от амнезии, Джон задался вопросом, что же можно было сделать, дабы предотвратить лавину обрушившихся событий.
Вряд ли удалось избежать всего этого – пусть и не состоялся бы тот злополучный перелет. Пепердайн определенно решил бы, что у друга поехала крыша, если бы он, как поначалу и хотелось, отозвал агента в сторону и сообщил прямо там, на летном поде, что он нюхом чует полный правал. Мол, необходима иная стратегия.
Пепердайн должен был выйти в Далласе, в то время как Джону и его партнерше – Руги Фордхэм – приятной даме-охраннику испанского происхождения, предстояло сопровождать миссис Бернвуд и ее ребенка в Райли-Дархэм, а оттуда на другом самолете до округа Колумбия. Такой вот, значит, маршрут.
Однако вмешалась судьба.
Сразу же после вылета из денверовского аэропорта у Кендал начались мучения с ушами. Охранница Фордхэм обратилась за объяснениями к стюардессе, которая постаралась убедить женщину, что на заданной высоте неприятные ощущения исчезнут. Но боль не проходила.
В течение всего полета Кендал неимоверно страдала. Почувствовав, что матери плохо, забеспокоился и захныкал ребенок, а потом и вовсе заплакал. Сидя через проход, Джон покрепче ухватился за подлокотники и взмолился, чтобы дитя наконец успокоилось. Но чем дольше возносил Джон молитву Создателю, тем громче ревел мальчик.
– Может, заказать что-нибудь выпить? – участливо спросил Пепердайн, заметив бисеринки пота, выступившие на лбу Джона.
– Я на работе.
– Плюнь ты на правила. Ты аж позеленел весь.
– Я в порядке. – На самом деле Джон лгал. Он старался сосредоточиться на чем-то другом – стал, например, считать заклепки на потолке салона, чтобы не реагировать на детский крик.
Пробежка по летному полю длилась ужасно долго, как показалось Джону, почти столько же, сколько и сам перелет. Поэтому, когда самолет наконец остановился, Джон растолкал локтями пассажиров и устремился к выходу, до такой степени ему хотелось выбраться. В здании аэропорта охранница Фордхэм сразу же отвела Кендал в женскую комнату. Пепердайну пришлось взять ребенка на руки, хотя в роли няньки он выглядел не самым лучшим образом. В любой другой момент Джон злорадно бы ухмыльнулся, глядя на неуклюжие движения приятеля-холостяка, но сейчас оказался не в состоянии изобразить даже некое подобие улыбки.
– Этот парень, ее муж – как он выглядит? – поинтересовался Джон. В сущности, ему было наплевать, он спрашивал просто так, чтобы отвлечь себя от мыслей о ребенке, который буйствовал в руках Пепердайна.
– До сих пор не имел удовольствия с ним познакомиться. – Неожиданно ребенок замолчал. Пепердайн продолжал его неуклюже укачивать – вверх-вниз, вверхвниз. – Насколько я понимаю, Мэт Бернвуд своего рода белый супермен в прекрасно сшитом костюме-тройке. Красив, получил хорошее воспитание и образование. К тому же прекрасно владеет огнестрельным оружием и знает приемы восточных единоборств. И еще – самый настоящий фанатик, который верит, что его папаша запросто беседует с Господом. Гиб командует: прыгай! – и Мэт прыгает. – Пепердайн чуть помедлил, а затем добавил: – Короче, это чрезвычайно опасные подонки, которые не, остановятся ни перед чем, когда запахнет жареным.
Джон бросил в сторону Пепердайна тревожный взгляд. – А ведь она права, – словно угадав, о чем подумал друг, произнес агент. – Она и в самом деле практически обречена, особенно если этим парням удастся на нее выйти.
– Значит, сидением с ребенком работа не ограничится?
– До этого далеко. Что с того, что Бернвуды за решеткой? У них достаточно длинные и цепкие руки. Некоторых членов секты, скорее всего большинство, мы просто не знаем.
– Господи.
– Не отпускай ее ни на шаг. Подозревай всякого.
Спустя несколько минут появились женщины, и Кендал взяла ребенка из рук Пепердайна. Охранница Фордхэм выложила новость, в соответствии с которой приходилось полностью менять планы.
– Миссис Бернвуд не в состоянии продолжать полет и нуждается в медицинском осмотре.
– Не так давно я болела, – объяснила Кендал, возможно, инфекция затронула уши. Давление на борту самолета вызывает непереносимую боль.
Пепердайн повернулся к Джону:
– Это, друг мой, по твоей части.
Макграт повернулся к Кендал – пожалуй, они впервые посмотрели друг другу в глаза. Джон так и не смог бы с определенностью выразить, отчего он старательно избегал ее взгляда. Вероятно, боялся наткнуться на что-то такое, что неожиданно осложнило бы всю его дальнейшую жизнь.
Лайза исчезла навсегда. Пока он управлялся со своими делами и отсутствовал, она выехала из дома, прихватив все свое барахлишко да кое-какие его, Джона, вещи. Не оставила ни записки, ни номера телефона, никакой информации, где ее можно разыскать. Ну и ладно. Наплевать. Лишь одна только мысль мелькнула в голове Джона: он с удовольствием дал бы ей знать, как мало ее уход отразился на его жизни. Наоборот, с самого отъезда Лайзы он наслаждался одиночеством. На какое-то время он вообще решил избегать женщин.