Глаз Лобенгулы

Косарев Александр Григорьевич

«Так вот почему мои мозамбикские друзья выбрали путь именно через болото! — размышлял я, энергично прыгая с кочки на кочку. — Заранее просчитали все возможные варианты. А я, дуралей, поперся по главной дороге, да еще в комендантский час. Вот и нарвался на пулеметы…»

Вокруг, казалось, разгорелось уже самое настоящее сражение: отовсюду неслись сигнальные ракеты и выстрелы, со стороны приграничных укреплений настойчиво долбили пулеметы, а от Пафури им вторили винтовочные залпы и автоматная трескотня. Поскольку огонь, по счастью, велся неприцельный, мне удалось-таки добраться до вожделенной деревни.

Костер

на площади почти угас, а все жители, надо полагать, попрятались по хижинам. Близкая канонада постепенно стихла, теперь слышались только далекие одиночные выстрелы. Но вот вновь включился прожектор: его беспощадный луч неутомимо облизывал полотно дороги и прилегающие к нему кусты. «Ну и пусть себе светит там! Главное, чтоб сюда не добрался…» — подбодрил я себя.

Подкравшись к знакомой хижине, я невольно остановился: меня насторожила крайне неестественная тишина в деревне (видимо, за время путешествия отдельные навыки партизанщины привились и мне). Прилег на кучу опилок и, затаив дыхание, стал наблюдать за занавешенной дверью: там, за этой дверью, находилось существо, ради которого я способен был пойти на самые немыслимые поступки!

Вдруг тихий, но отчетливо различимый в тишине звук достиг моих ушей. Колыхнулась занавесь, и из дверного проема, словно бесплотное привидение, выплыла мужская фигура. Лица разглядеть было невозможно, но принадлежала она явно не Вилли: во-первых, рост не тот, а во-вторых, на одежде незнакомца поблескивали металлические пуговицы, более присущие военной форме. Я плотнее вжался в опилки. Почти тотчас рядом с первой нарисовалась вторая фигура — на сей раз более напоминающая ростом и комплекцией моего недруга Вилли.

Какое-то время оба стояли молча, а затем тот, что пониже, проговорил:

— Кажется, его спугнула стрельба. Вряд ли он теперь сюда явится. Можете спать спокойно.

В ответ раздался хорошо знакомый голос:

— Должен прийти. Ему же деваться некуда! Наверняка ведь понимает, что с утра их уже будут ждать на пограничном переходе, поэтому вряд ли теперь туда сунется. Скорее всего, будет отходить со своими дружками на восток, в сторону Мапуту. Но поскольку деньги свои он обронил именно здесь, значит, непременно за ними вернется!

«Логично мыслит, собака, — подумал я. — Мне и впрямь некуда деваться. Черт, как же быстро Вилли успел организовать себе охрану! Наверное, из моих же денег и отмусолил солдатам… Что же теперь делать? Может, караул скоро снимут?»

Караул, к моему несчастью (а может, и к счастью?), всё не снимали, а время между тем неумолимо близилось к рассвету. После трех часов ночи в окошке хижины зажегся огонек, послышались приглушенные голоса, началось явное оживление. Несколько раз входили и выходили бряцающие оружием люди, слышался грохот их обуви. В довершение всех бед буквально в десяти метрах от меня расположились двое солдат, непрерывно курящих и с жаром что-то обсуждающих, поэтому ни о каких действиях с моей стороны не могло быть и речи.

Вскоре я услышал голосок Найтли, потом — характерное звяканье уздечки. Я понял, что девушку усаживают на лошадь. «Видимо, перепуганный нашим ночным налетом Зомфельд решил поскорее перебраться в более безопасное место», — догадался я.

Что можно было сделать в такой ситуации? Да ничего путного. Соотношение сил говорило не в мою пользу, к тому же при неизбежно начавшейся бы стрельбе могла пострадать Найтли… Оставалось только смирно лежать, провожая печальным взором растворяющиеся в предутреннем тумане силуэты.

Ближе к утру началось активное пробуждение животных в загонах: заблеяли овцы, замычали коровы и быки, заржали лошади. Под этот шумок я и начал отползать вниз по склону, замирая при каждом затишье, поскольку два огонька заядлых курильщиков всё еще продолжали мелькать в воздухе.

К дому, где обосновался дядя, я добрался лишь к половине пятого утра. Спрятав оружие в обширном дупле растущего во дворе дерева и не в силах более сопротивляться навалившейся свинцовой усталости, я рухнул на свободный топчан, даже не раздевшись.

— Вставай, племянничек, — услышал я несущиеся, словно из-под толстого одеяла, слова.

— Ум-м, — отрицательно замотал я совершенно не желавшей просыпаться головой.

— Давай, давай, просыпайся, — не унимался Владимир Васильевич, — а то завтрак остынет.

Завтрак?! О, это был весомый аргумент. Как ни хотелось поспать еще, но есть, увы, хотелось сильнее. С трудом оторвав одеревеневшее тело от подстилки, я принял относительно вертикальное положение и открыл один глаз. Чтобы оценить причину, по которой меня насильно подняли, этого оказалось достаточно. Низенький стол, для пущего удобства установленный рядом с полатями дяди, можно сказать, ломился от яств: миска гороховой каши, три свежезажаренные тушки речных крыс, стебли зеленого лука, соленое мясо буйвола, вареные яйца, большой жбан молока… Более уговаривать меня не пришлось.

Уговорив за один присест кашу и несколько аппетитно хрустящих стеблей лука, я принялся за крысиные окорочка. Блюдо, кстати, оказалось весьма вкусным: мясо водяной крысы, особенно хорошо прожаренное и в горячем еще виде, напоминает куриное.

— Ночью была сильная стрельба, — поведал мне дядя «свежую» новость. — Говорят, народу перебили — страсть как много!

— Это кто ж такое говорит? — поинтересовался я, воюя с яичной скорлупой.

— Да наш с тобой домовладелец. Смотри, кстати, какой хозяйственный малый нам достался: мало того, что сам всего наготовил и нажарил, так умудрился еще и новости для нас собрать…

— Ага, — скептически кивнул я. — Телевизора и газет здесь нет, вот местные жители сами себе новости и придумывают. И привирают наверняка с три короба.

— Не скажи, — осуждающе протянул дядя. — Здесь общество достаточно патриархальное: врать без нужды аборигенам никакой пользы нет.

— Это почему же?

— Да потому что деревенские гораздо менее зависимы, нежели мы, обитатели городов: им обманывать друг друга себе дороже. Это нашим интеллигентам — а пишущим в особенности! — давно веры нет. Они же не пашут, не сеют, как говорится, а кушать каждый день хотят. Вот неутолимое желание жить лучше всех и заставляет их врать и лизать задницу начальству, находящемуся на данном историческом этапе у власти. Недаром незабвенный товарищ Сталин выкашивал деревенское население России на корню: он отлично понимал, что смести большевиков и устроить настоящую революцию могут только крестьяне! Деревенские люди, в отличие от городских, не смотрят, откуда ветер дует, — по совести живут… Впрочем, я что-то отвлекся. Давай лучше подумаем, как нам выбираться отсюда. Что там у нас, ты говоришь, с финансами?