Глаза Клеопатры
Шрифт:
Они вышли на набережную.
— Смотри, — Никита указал на афишную тумбу, — твой родственник.
Анонсировался фильм, снятый старшим внуком Маклакова, с которым Нина никогда в жизни не встречалась. Он приходился ей племянником, но был старше ее на двенадцать лет.
— Я не могу относиться к нему всерьез, — призналась она. — И дело не в том, что он мой родственник. Все это, — она тоже кивнула на тумбу, — вообще не имеет отношения к искусству. Просто дали богатенькому мальчику поиграть в кинематограф: «На, мальчик, играй!»
— Боже упаси! Я терпеть не могу наши политические боевики типа «Личный номер». По-моему, люди просто компенсируют свои комплексы. Выигрывают на экране битвы, проигранные в жизни.
— Согласна. Только это не политический боевик, это ремейк американского фильма, что позорно вдвойне.
— Не любишь американское кино?
— Я не люблю ремейки.
Никите захотелось поспорить, просто чтобы узнать ее мнение. Они шли назад той же живописной дорогой, времени было сколько угодно. Летний день тянулся бесконечно.
— Ну, бывает же, что актерам нового поколения хочется блеснуть в яркой роли. В театре ведь ставят по-разному одни и те же пьесы, — осторожно начал он.
— Театр — это совсем другое дело, — возразила Нина. — Бывают успешные постановки. Бывают провальные. А вот в кино я ни разу не видела, чтобы кто-то блеснул в ремейке. Актеров заменяют спецэффекты. Ну, вспомни хотя бы «Идеальное убийство» Хичкока. Разве можно сравнить ремейк с оригинальной версией? Столько технологии, что актерам нечего играть, а авторская идея просто отброшена за ненадобностью.
— Любишь Хичкока? — улыбнулся Никита.
— Обожаю.
— «Птицы», — полувопросительно предположил он.
— «Психоз», — сказала Нина.
— «Головокружение».
— «Завороженный».
— «Окно во двор».
— «Веревка». Я считаю «Веревку» лучшей экранизацией Достоевского, притом что это вообще не экранизация.
— Интересная мысль. Мне как-то не приходило в голову взглянуть на картину под этим углом, — признался Никита. — А что еще ты любишь?
— У Хичкока?
— Нет, вообще в кино.
— Банально звучит, но я люблю хорошие фильмы. Обожаю старое американское кино. Черно-белое. В нем есть своя эстетика, своя особенная красота. Черно-белая пленка дает удивительную глубину кадра, светотень, моделировку, фактуру… Я увлеклась, когда в институте училась. Мы изучали историю костюма, а старое американское кино — это целая энциклопедия. Я пересмотрела кучу фильмов. Даже мечтала создать черно-белую коллекцию в стиле ретро и назвать ее «Кинематограф». Знаешь, как у Левитанского: «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино…»
— А почему «мечтала»? — Никита сделал ударение на последнем слоге.
— Ну… — Нина бросила на него сумрачный взгляд исподлобья. — Причин много. Я еще не доросла до самостоятельной коллекции. И потом, я боюсь, люди не поймут. Кинематограф стал цветным. Я как-то раз увидела в телепрограмме «Касабланку», обрадовалась, а фильм оказался искусственно раскрашенный. Все удовольствие пропало.
— У меня целая коллекция старых американских фильмов. И «Касабланка» есть. В черно-белом варианте, — успокоил ее Никита. — Можем посмотреть, когда захотим. А черно-белое кино и сейчас снимают.
— «Список Шиндлера», — подсказала Нина. — Великий фильм, но не тема для коллекции от кутюр.
— Ты все-таки не бросай эту затею. Затея отличная.
Они вернулись в поселок.
— Ну что? — спросил Никита, остановившись у коттеджа Павла Понизовского. — Едем в Палангу?
— Я устала, — призналась Нина, — хочу немного отдохнуть.
— У нас полно времени. Сейчас только полшестого. Давай я зайду за тобой в восемь.
— В восемь? А это не поздно?
— Шутишь? В Паланге жизнь начинается после десяти вечера. Я покажу тебе свою яхту… С берега, с берега, — поспешил успокоить ее Никита. — На Мадейру сегодня не поплывем. Потом пойдем куда-нибудь поужинать…
— Мне кажется, я проголодаюсь где-то ближе к февралю, — заметила Нина.
— Дождемся вечера, там видно будет. А потом, если захочешь, давай пойдем потанцуем.
Опять знакомое облачко набежало на ее лицо, но она решительно тряхнула головой:
— А давай.
Вернувшись домой, Никита принял душ, побрился и, что было ему совершенно несвойственно, начал изучать свой гардероб. Предстоящий поход в ресторан можно было считать их первым свиданием, и ему хотелось не ударить в грязь лицом. Вся его одежда была спортивного стиля, но здесь все так одевались. Разве что туристы-провинциалы приходили в рестораны в тяжелых костюмах с галстуками, но такие попадались все реже.
Наконец он выбрал белые джинсы, черную рубашку и белую джинсовую куртку, которая могла сойти за пиджак. К этому костюму у него были белые итальянские мокасины.
Ровно в восемь он подъехал на машине к коттеджу Павла, который уже мысленно называл коттеджем Нины, и ее «сторож» заранее возвестил о его приближении.
Она открыла, все еще закутанная в банную простыню, с тюрбаном из полотенца на голове.
— Извини. Я задремала и не заметила, что уже поздно. Проходи, присядь. Я сейчас.
— Мы никуда не спешим. Что ты наденешь?
Она обернулась уже в дверях спальни.
— Я думала, брюки. В Паланге, наверное, уже прохладно. А что, это так принципиально?
— Тебе нужно носить мини-юбки. Грех прятать такие ноги.
— Вот загорю как следует…
— Нет, давай сейчас.
— Ну, жди.
Нина ушла в спальню, а Никита, оставшись в гостиной, опять принялся изучать загадочный рисунок. Воровато оглядываясь, он вытащил лист из рамки, но на обратной стороне не было ни подписи, ни даты, ни каких-то пометок. Он еле успел вставить лист на место, когда Нина вернулась.