Глаза земли. Корабельная чаща
Шрифт:
— Ну, вот, друзья мои, тут где-нибудь возле прудика вы и нашли мое ушкало.
Тут все мы обрадовались, все поняли, что были на путике у старого хозяина, и никакого нет в этом колдовства. Стали мы тут, как товарищи и друзья, просто пить вино, закусывать. Гость больше нас не стеснялся ничем, был как свой, но только заметно было: хотя он и пил, но ничуть не хмелел.
— Ты что-то таишь — сказал наконец гостю один, откровенный охотник.
И гость ему ответил:
— Ты это верно
После такого ответа как будто все сразу стали трезвыми, и гость, собравшись весь в себя, спросил вполголоса:
— А вы дошли до того места, где Лода — уходит под землю, а Кода одна бежит?
— Дошли!
— Тут берег высокий горой поднимается, как стена, и к этой стене деревья как бы ветром прибиты, и на этой стене, отступя, стоит вторая стена. Вы туда поднимались?
— Поднимались.
— И как поднимешься и пройдешь немного, то увидишь — третья речная стена горой поднимается выше всех, вы и туда поднимались, и что вы там видели или не видели?
— Видели мы там, — говорю, — Сосновую Чащу — великое чудо в наших лесах: каждое дерево в четыре обхвата и до верху чистое, и ни одного сучка. Дерево стоит к дереву часто — стяга не вырубишь, и если срубишь одно дерево, оно не упадет, прислонится к другому и будет стоять.
— Ну, вот, друзья мои, — сказал гость, — эту Сосновую Чащу в немеряных лесах мы и таим, и весь народ наш таит. И вас я прошу, не показывайте этот лес никому из начальства: мы в Коми с этой тайной все растем.
— Мы это слышали, — ответил я. После этих слов я понял все, повеселел и налил всем по стаканчику.
— Чего ты смеешься? — спросил меня гость.
— Не смеюсь, — отвечаю, — а жалею вас. Кто хочет молиться — на каждом месте, к чему только захочется, может обратить свое сердце. Зачем же для этого назначать лес? Сколько ни молись в лесу, он, рано ли, поздно ли, без пользы пропадет для людей от червя или пожара.
Больше охотники в этот раз ничего не говорили, а все улеглись спать. Утром, расставаясь с гостем, спросил я:
— Ты нам имя свой оставишь или так уйдешь?
— Да я ж вам вчера сказал, — ответил гость, — имя мое Сидор.
Стало тогда в лице этого человека не по-прежнему, пришло что-то в него не свое. И я это заметил и говорю:
— Нет, это неправда, тебя не Сидором зовут.
А он глубоко вгляделся в меня, как будто что-то нашел во мне. И улыбнулся.
— Ты, — сказал он, — Мануйло, ясный человек, я тебе верю и открою тебе: я не Сидор, настоящее мое имя Онисим.
Тут я спросил этого человека:
— Скажи мне, Онисим, для чего ты о себе неправду сказал?
— О себе, — ответил Онисим, — часто человеку ради истинной правды надо неправду сказать, ты разве этого не знал? Человеку часто в наших лесах надо таиться, чтобы только жизнь свою сохранить.
Так мы расстались тогда хорошо с этим человеком, и с тех пор я еще больше стал понимать, что сама правда прямая, как ствол дерева, а мы сами, как сучки поневоле все кривые.
И так я веду свои слова: кажется — сказка, а я веду к правде!
Может быть, всякая настоящая хорошая и всем нужная сказка является попыткой каждого из нас по-своему сказать правду, найти свое собственное слово правды?
Как хорошо, если так!
Но во всяком случае мы-то это знаем наверно, что Мануйло из-за этого только всем и рассказывал о всем по-своему, чтобы какую-то смутную, но существующую правду сказать.
И когда, случалось, на его слова сердца других людей раскрывались, и вдруг все понимали свободно, весело и радостно и одинаково его слова, его сказку, он знал тогда: это правда, это он сумел правду сказать.
Сколько сказок, похожих на правду, и сколько правды, похожей на сказку, пробежало между, солдатом и полесником, когда перед весной под тяжелым ледяным одеялом дремала вода!
— Так неужели же это правда, — спросил Веселкин, — что Сосновая Чаща и сейчас еще стоит на том месте, где ты сказал. Точь-в-точь и в тех же самых словах я слышал о ней от старого лесника Антипыча. Чаща эта сосновая, деревья в четыре обхвата, и что деревья такие так часто стоят, что не могут упасть?
— Как же им упасть в такой чаще?
— И что там только одни великаны, и между ними стяга не вырубишь?
— Только белый мох.
— Неужели же и это правда, — спросил Веселкин, — что на пути в Чащу старая часовня, и в ней скворец играет?
— Видел своими глазами.
— А как это может быть, что сколько-то лет вьюн с карасем в одной луже дружат? Может, они и сейчас там?
— А что им там делается! люди проходят по общей тропе, возле прудика скамеечка, тут все отдыхают, все наслышаны, все ищут глазами, где вьюн, где карась. Все видят — все радуются. Что же им сделается?… Эх, Вася, вижу и ты мою правду тоже, как все, за сказку хочешь принять, а я только о правде и думаю.
— Нет! — решительно ответил Василий. — Я тебе во всем верю, только сам в себе не могу скоро увериться: как-то кажется, не бывает все вместе: и Чаща Сосновая, и скворец за дьякона, и вьюн, и карась…
— Все бывает! — сказал великан, расставаясь со своим новым другом и любовно его оглаживая. — И бывает, и было! и что было, и чего не было — нам с тобой на стороне никогда-не разобраться. Только верно одно, что нас с тобой, двух таких чудаков, на свете еще не было.