Глинтвейн для Снежной королевы

Васина Нина Степановна

— Я немедленно желаю знать, что она поняла!

— Не ори! — повысила голос и Элиза. — Просила же вас не приводить девочку на разборки. А теперь он, видите ли, желает немедленно знать!

— Замолчи, — приказал Валентин таким странным голосом, что Элиза затихла.

— Может быть, вернемся в гостиную? — уныло предложил Самойлов, топчась у входной двери.

— Нет, — отрезал Валентин. — Здесь и сейчас.

— Тебе это так важно? — посмотрела Лера на отца.

— Да. Сейчас это самое важное.

— Ладно, — она секунды три

думала, потом высказала все спокойным ровным тоном: — Ты не смог разобраться с чувствами трех женщин. Они все тебя хотели, вот и случилось то, что случилось. Ты пустил все на самотек, не стал контролировать житейские обстоятельства. Если бы они были тебе безразличны, если бы Муму не жила с нами, как родная, ей бы в голову не пришло отдать своего ребенка маме. И Элиза не ревновала бы тогда и не покупала пистолет. Ты бросил Элизу, живешь с мамой, а любишь Муму. Хотя… — Лера задумалась, потом извинительно улыбнулась. — …Я не понимаю, что такое любовь. Я не понимаю того, что нелогично. Еще я не понимаю, зачем Муму купила мне тогда щенка.

— Маруся, зачем ты купила щенка? — строго спросил Валентин, пряча задрожавшие руки за спину. — Сейчас мы все выясним! — подмигнул он дочери левым глазом, при этом голова его судорожно дернулась, а правый зрачок заплыл за верхнее веко.

— Я хороший диагност, — пожала плечами Мария. — У меня диссертация написана на тему аномалий при вынашивании плода.

— Кто понимает? — резким голосом выкрикнул Валентин. — Я не понимаю. Мы с дочерью все еще не понимаем, при чем здесь щенок и диссертация!

— У Валентины шансов родить без проблем было восемьдесят на двадцать. Она мне не верила, ездила в другие центры, там ничего не находили. — Маруся посмотрела на Валентину. — Я представила: вот ты возвращаешься из роддома без ребенка… Вас с Валькой двое, вы бы постепенно отогрелись, а Лера — одна. Я же вас знаю. Сцепились бы против горя в один организм, не обращая внимания на девочку.

— Я хочу немедленно отсюда уйти, — рванулась Валентина к двери.

Глядя вслед вылетевшим на лестничную клетку супругам Капустиным, Элиза вдруг объявила:

— Я вспомнила, что не допила чай. Сервиз все-таки восемнадцатого века, а?

— Девятнадцатого! — Ошарашенный Самойлов пошел за нею в гостиную.

Маруся сказала Лере, что подождет на улице. Лера сначала присела на корточки в коридоре и слушала, как Элиза торгуется из-за сервиза. Когда ей это надоело, сходила в кухню, взяла из открытого пакета печенье и съела его, прохаживаясь по коридору с подставленной к подбородку ладошкой.

— Можно, я посмотрю квартиру? — спросила она потом, заглядывая в дверь гостиной.

Элиза в этот момент уверяла совершенно обалдевшего следователя, что ей, собственно, нужна только чашечка из этого сервиза — она собирает чашечки.

Уговаривала она весьма своеобразно:

— Представьте, что я сегодня во время напряженной беседы вдруг бы ее разбила. Дзынь! — и все. Нету чашечки. Представили?

— Я

погуляю тут немножко? — еще раз спросила Лера.

Следователь только махнул рукой.

Как всегда в незнакомых местах, Лера старалась дышать осторожно. Она «принюхивалась», как это называла Маруся. Лере не понравился запах старого дома — помесь подмокшей штукатурки, пыльных обоев и старости, он забивал все остальные запахи. Кроме разве что навязчивого душка валерьянки в ванной комнате и резкого запаха герани на кухонном окне.

Тем временем Самойлов уже подводил Элизу к входной двери, можно сказать, силой тащил под руку.

— Я сама, сама, — старалась освободиться Элиза. — Как вы разнервничались, теперь я точно уверена — восемнадцатый!

Вероятно, чтобы убедиться, что Элиза не затаилась в подъезде и не станет ночью вскрывать дверь его квартиры и красть заветную чашечку, Самойлов проводил их во двор. Он бережно пожал ладошку Леры и при этом серьезно заметил:

— Надеюсь, что ты забудешь постепенно и безболезненно все, что узнала в моей квартире. Скажу честно, еще я надеюсь больше с тобой не встречаться.

— У вас все выключено, а счетчик крутится, — ответила на это Лера.

— Безобразие, — выпустил руку девочки следователь, ища в лице ее насмешку. — Холодильник всегда включен, — сам не понимая зачем, стал он объяснять.

— Он тогда отключился, я проверяла, — уверенно заявила Лера. — Я осмотрела все розетки. Если родители не захотят искать Антошу, вы мне поможете?

— Нет, — твердо ответил Самойлов. — Ты несовершеннолетняя, но очень уверенная в себе особа. Я старый человек, я хочу покоя.

— Поэтому вы не хотите больше со мной встречаться? — прищурилась Лера.

— Я тебя стесняюсь, — решил свести все к шутке следователь. — Ты заходила в мою неприбранную спальню, а туда последние десять лет не заходила ни одна женщина.

— Ерунда, — ответила на это Лера. — Больше всего мне понравилась кладовка. В ней пахнет французскими духами.

— Исключено, — удержал улыбку Самойлов.

— Пахнет, пахнет! — уверяла девочка, когда ее уводили Маруся и Элиза — под руки с двух сторон. — Духи «Ля Фоли», в переводе — безумие, Элиза, скажи, что это очень дорогие духи!

Наваждение

Для следователя Самойлова это дело закончилось через три дня. Супруги Капустины, сияя счастливыми глазами, пришли в управление и принесли объяснительную, в которой они в подробностях описывали свое «конгруэнтное отношение к желанию биологического отца жить со своим сыном». Самойлов не понял, что означает в данном контексте понятие «конгруэнтность», но Капустины небрежно отмахнулись, уверив следователя, что людям некоторых профессий, а особенно таких, в основе которых лежит исторически устоявшийся принцип вершения судеб, разрешается многое не понимать и даже не тратить на это силы, так необходимые для установления порядка в обществе.