Глиняный род
Шрифт:
– Зачем же они, неразумные, раньше срока её укоротить хотят? Нам горько, а им оттого весело.
– У них своя дорога. Ты о себе лучше подумай. Незачем тебе откровения ждать. Найди мужа и уходи в другой род.
– Ох, родуша, ты и сама знаешь, что не возьмёт меня никто. Вот если при глине останусь, то найдут мне захудалого жениха, которого не жалко, только чтоб понесла от него и род продолжила.
– Погоди, девонька. Мужчины не только в пятиродье есть. Теперь соседи у нас появились. У них после переходя женщин, должно быть, немного осталось.
Медара всхлипнула, проговорила сквозь слёзы:
– Родуша, зачем ты так со мной? Моя мать из таких же как они была. Её род принял отца, а как померла она, так прогнал нас. Ни за что не пойду к ним!
– С нами тебе один путь – сгинуть. А так хоть надежда будет.
– Не нужна мне такая надежда. И замуж не пойду. Лучше с братьями останусь. И… родуша, ты сама сказала, что устала, что рада была бы хранительство передать. Я и подумала, отчего бы не мне?
– Смерти моей ждёшь, девонька?
– Что ты, родуша! – Медара ещё пуще заплакала. – Я бы век с тобой жила, только не отпущено мне много, шесть виточков осталось, а ты сама говорила, что устала.
– Тише, Дарушка, успокойся, – проговорила Благожа ласково. – Оно и верно, на кого род оставить, как не на тебя. После исхода ты первая девонька после стольких сыновей народилась. Если провожу тебя к предкам, другой такой не дождусь. Только замуж выйти придётся. Кому как не хранительнице род продолжать. А будет нужда, так и без мужа. Нелёгкая это доля, всё долгую жизнь нести её придётся.
Ретиш поднялся и тихо пошёл к себе. Виниться толку уже не было.
4. Грязюки
Солнце пробивалось даже сквозь мутный рыбий пузырь. Дождь кончился. Ретиш открыл глаза и зажмурился. Тут же вскочил, сдёрнул одеяло со Зрина и выбежал вон из затхлого плена дома. На крыльце остановился, втянул свежий воздух с запахом трав, потянулся широко, вольно.
Позади зашлёпали босые ноги, и в проёме показался заспанный Зрин, сощурился, буркнул недовольно:
– Чего поднял? Умир спит ещё.
– Садки ставить надо. Надоела каша.
– Ну и ставил бы. Или разума не достаёт без старшего поставить?
Ретиш саданул его локтем в живот, несильно, только чтобы не насмешничал, но Зрин охнул и согнулся. Простонал плаксиво:
– Теперь и работать не смогу.
– Не кривляйся. – Ретиш присел рядом, зашептал на ухо: – Идём, там расскажу, чего ночью услышал.
Зрин тут же выпрямился, сбежал с крыльца, собрал раскиданные вчерашним ветром садки.
– Куда собрались не евши? – из дома вывалился Умир. Спросил, зевая: – Опять чего затеяли?
Зрин помахал садками:
– К реке сбегаем. А поесть пусть Медара на добычное принесёт, мы после сразу туда.
Умир подобрел:
– Дело хорошее, давно рыбы на столе не было. А корзины сегодня оставьте, лопаты возьмите. Мокрую глину не унесём, раскидаем пока, чтоб просохла.
Только отошли от дома, как Зрин подступил с вопросами:
– Ну? Чего слышал? Сказывай!
– Погоди, подальше уйдём, вдруг кто услышит, – хитро улыбался Ретиш. Очень уж забавляло его нетерпение Зрина, будто это Ретиш был старшим, а не он. Только в ивняке сжалился над братом и открылся: – Благожа Медару после себя родовицей сделает.
Зрин встал как вкопанный. Смог лишь выдавить:
– Как?
Ретиш передал всё, что слышал ночью. Зрин слушал, не перебивая. После долго молчал, покусывал губу. Наконец спросил:
– И когда?
– Не знаю. О том не говорили. Ну уж, верно, не скоро. Какая хранительница из Медары? Ей шестнадцать только.
– Но и не долго. Родуша ей до откровения род передаст, иначе не успеет.
– Зрин, а что в откровении? Почему никто предназначенного исполнить не может?
– Не знаю. Может, муки такие, что и не выдержать.
Ретиш ковырял босой ногой мокрую землю, набирал воздуха грудью и выдыхал. Всё же выговорил:
– Я думал о муках. Неужто не лучше одному претерпеть, чем всему роду гибнуть? Я бы претерпел.
– Значит, там такое, что не вытерпеть.
– Вот бы знать что. Как думаешь, Умир скажет, когда ему откроется?
– Не скажет. Никто не сказал. Идём уже, а то остальные скоро соберутся, нас хватятся.
До реки заглянули на место вчерашней битвы. По всему оврагу дождь нанёс глины с добычного места, от зудя только холмик остался. Раскидали его ногами и побежали ставить садки.
На том берегу чужаки с топорами на плечах отправились к лесу.
– Строиться будут, – сказал Зрин, будто Ретишу самому разума не хватило бы это понять.
– А то не понятно! – проворчал он и добавил: – Как они ночь под дождём пережили?
– Не размокли, как видишь. И не наше это дело, родовики сказали не лезть к ним.
Глину кидали до полудня. Спины и плечи горели от тяжести лопат, да ещё и солнце пекло по-летнему. К обеду так умаялись, что в дом не пошли, отправили Медару за едой. Она принесла горшок с горячей кашей и кувшин холодного сбитня из погреба, сама есть не стала, присела в тени под ветвями ивы и закрыла глаза.
Как снова принялись за работу, к добычному месту заявилась старшая челядь ведуньего, хлебного и железного рода. Среди парней и девиц виднелась алая верховица неразумной Отрады. Все стали у края, но спуститься не решались.
– Как же тут пройти? Всю тропу глиной закидали, – развёл руками Нежан из хлебного рода.
– А чего вам тут ходить, работе мешать? – спросил Умир.
– Нам к реке надо.
– Так и идите на лодочный берег.
– Оттуда не видно. Хотим посмотреть, как чужаки обживаются.