Глиняный род
Шрифт:
Сувр говорил. Ретиш прислушался.
– Ты, Умир, не упирайся. Сколько от вашего роду осталось? Уйдёшь ты к предкам, не родив сына, и кто останется? Невесту тебе выбрали, Коряшу из железных. Ей двадцать уже. Не красавица, но понести сможет.
Ретиш палец прикусил, чтоб не охнуть. Коряша! Карлица кривоногая!
Умир же ответил спокойно:
– Что же ей, в двадцать жить не хочется? Пусть немужняя, но живая. Не могу я девицу сгубить попусту, даже ради рода не могу.
– Ты не ерепенься, не может он! Род, он важнее жизни. Раз продолжается, то и предки в благости будут. А от испытания и покрепче тебя отступились. Сперва оставь сына после себя, а потом и испытание. Всё, нечего тут рассуждать, готовь подарок невесте, две шестиды всего осталось до выборного дня.
Умир отвёл взгляд, заиграл желваками, но смолчал.
Ведун обратился к Медаре:
– Теперь с тобой, девица. Сколько уже витков тебе? Шестнадцать?
– Что ты, Сувр, ей четырнадцать, – солгала зачем-то Благожа.
– Что-то сбилась ты со счёту, родовица. А хоть бы и четырнадцать, пусть в выборный день венок плетёт. Чем раньше замуж выйдет, тем больше сыновей роду оставит.
– Да рано ей ещё, Сувр, – побледнела Благожа и за грудь схватилась. – Успеется, молода ещё.
Ведун приподнялся, так и вперился взглядом в Благожу.
– А не темнишь ли ты? Чего задумала? Хранительство передать девице?
Благожа взгляда не отвела и головы не опустила. Ответила твёрдо:
– А хоть бы и так. Мне не вечно жить. Дождусь ли того, кому род передать смогу? Раз послал мне Ен Медару, значит, знак даёт, что пора мне к предкам. Что Умиру жену нашёл, то дело доброе, сама ему о том…
– Матушка! – не сдержался Умир, вскочил с места.
– Сядь! И не встревай, когда старшие говорят! – усмирила его Благожа и снова обратилась к Сувру: – Умира я наставлю, чтобы Коряшу взял, а Медару оставь. Как ей хранительству учиться, если думы будут о дите да о муже, которого вскоре к предкам провожать?
Сувр вздохнул:
– Ну, принуждать тебя я не могу. Воля твоя, как решишь, так и будет.
Он поднялся было, но Благожа остановила:
– Вот ещё что. Пришло время Тихуше имя давать.
– Выйдет ли он разумным?
– Выйдет. Он не слышит, оттого и не говорит, а по губам всё понимает. Испытай его!
Сувр повернулся к Тихуше, сидящему на лавке. Зрин толкнул его тихонько и указал на ведуна.
– Подойди ко мне! – велел Сувр.
Тихуша выполнил.
– Кто тебе родуша?
Тихуша показал пальцем на Благожу.
– Чем едят? Где хлеб пекут? В чём воду носят?
Тихуша указывал то на ложку, то на печь, то на ведро.
Сувр хмыкнул весело:
– Гляди-ка, и вправду понимает. Так и быть, на солнцеворот наречём его. Что ж, прощай, Благожа, прощай, челядь глиняная. Свидимся на выборном дне.
Ретиш отступил в тёмный угол, чтобы выходящий ведун его не заметил. Как только Сувр спустился с крыльца, заголосила Медара. Ретиш вбежал в дом. Она кинулась в ноги к Благоже, спрятала лицо у неё на коленях и благодарила сквозь рыдания:
– Ох, родуша, отстояла ты меня.
Умир же сидел хмурый, смотрел в стол.
Ретиш хотел было стащить кусок пирога, как его потянул за собой Зрин.
– Идём, что покажу, – зашептал он.
– Никуда не пойду, пока не поем! – вырвался Ретиш.
Зрин зажал ему рот, только Благожа на них и не смотрела, подняла Медару и увела к себе в закуток. Умир и головы не поднял.
– С собой возьмём. – Зрин расстелил чистую тряпицу, сложил в неё пирогов, хлеба, политого мёдом, снова потянул Ретиша из дома и привёл к сараю.
Ретиш попятился:
– Чего тут делать? Меня от глины воротит уже.
– Так я их тут спрятал.
– Кого их?
Зрин распахнул двери и полез на чердак. Ретиш не стал дожидаться ответа, разложил пироги на верстаке и принялся уплетать. Зрин спустился с тяжёлым узлом и поставил его перед Ретишем. Тот глухо брякнул, будто в нём миски были. Развязал. Оказалось, что это глиняные плитки с говорящими знаками. Ретиш чуть не подавился со страху.
– Это Благожины?! Да она нас обреет!
– Не её. Эти я сам делал.
– Когда?
– А по зиме. Она Умиру дала читать, а я рядом был, тоже читал и угольком на полене царапал. А потом уж на глину перенёс и обжёг.
– Как ты успел? Чего меня не позвал?
– Я звал. Да тебе больше с мальцами на горке забавляться хотелось.
Ретиш не помнил. Про то, как с ребятнёй с обледеневшего пригорка на реку съезжали – помнил, а чтобы Зрин звал – нет. Он протянул руку к плиткам, но Зрин не дал.
– Не лапай! Умойся сперва.
По пальцам и правда стекал жир. Хорошо, что в сарае остались вёдра с водой. Ретиш забыл про еду и пошёл мыть руки.
Зрин разложил плитки на верстаке.
– Вот, тут всё по порядку. Благожины ещё её отец делал, потому она так и дрожит над ними. Здесь всё про исход и о том, откуда откровения у нашего рода.
– И в чём оно тоже сказано?
– Нет. Только о том, как Ен Блажену дар пожаловал и как тот людоедов одолел.
– Ух ты! – Ретиш схватил первую плитку, да только молчала она, ничего не хотела рассказывать.
Зрин усмехнулся:
– Скорый какой. Сперва надо знаки разобрать. – Он ткнул пальцем в нижний левый угол. – Как всё от корня растёт, так и говорящие знаки снизу читать положено. Как доверху дойдёшь, так снова вниз.
Ретиш всмотрелся. Первый знак он помнил: знак пятиродья, четыре чёрточки в ряд, пересечённые поперёк пятой, «мы». Дальше шли знаки родов. А вот над ними был незнакомый, две чёрточки и перекладина, скрепляющая их вверху.
– Это же глина, знак своего рода не признал, – рассмеялся Зрин. – Видишь, на зудя похож, если сбоку смотреть.