Глиняный род

Фильченкова Татьяна

– Чего глазеть на них? Родовики наказали не лезть к пришлым.

Емве, сын ведуна, спустился по склону, ступил было в глину и тут же увяз чуть не по колено, запачкал белые онучи и еле вытянул плетень.

– Развезли месиво! Вот уж и правда грязюки, – скривился он.

– Скоро все за зудями на поклон к грязюкам пойдёте, – усмехнулся Умир.

Ретиш со Зрином переглянулись, взяли по комку сырой глины и запустили в Емве. Ретиш целил в лицо, но промазал, только ухо задел. А вот Зрин попал в

грудь, на белой рубахе Емве растеклось рыжее пятно. Сын ведуна рассвирипел, кинулся было на Зрина, но не решился вновь ступить в глину.

Нежан попытался его образумить:

– И правда, не стоит работе мешать. А ну, отцам донесут? Идём к лодкам.

Емве зарычал сквозь зубы и мотнул головой. Тут вперёд вышла Отрада:

– Братец, не ярись. Сейчас шепну им откровение, так они нас не только пропустят, а на руках перенесут.

Она посмотрела на Ретиша и подманила его пальцем.

– Подойди. Или боишься? – спросила насмешливо.

– Ничего я не боюсь, – проворчал он и пошёл следом за Отрадой за ивовый куст. – Ну, что за откровение?

Она обернулась, хитро сощурилась и прошептала:

– Я знаю, что вы вчера сделали зудя-человека и рубили его.

– Откуда знаешь?! – ляпнул Ретиш, тут же прикусил язык, да поздно было.

– Открылось мне, – улыбалась Отрада.

– Врёшь! Подсмотрела! Или отцу твоему открылось.

Отрада сложила руки на груди, совсем как разумная, и пропищала:

– Больно надо бегать за вами, подглядывать. А если бы отцу открылось, он бы вам этого не спустил, уже обрил бы. Но узнает, если не пропустите нас.

Говорила тоже как разумная. Ретиш позавидовал даже – сам он так быстро не соображал. Но никогда бы в этом не признался. Подумав немного, спросил:

– Почём мне знать, что не скажешь после?

– Зачем мне попусту отца гневить? Ему не понравится, что сразу не призналась. А вот если не пропустите, я Емве шепну. Видал, какой он сердитый? Чтобы вам отомстить и отца не убоится, и меня выгородит.

У Ретиша руки чесались, так хотелось сдёрнуть с неё платок. А ну как волосы под ним? Откуда бритой голове ума набраться? Но сдержался, проворчал в ответ:

– Надо со старшими потолковать.

Умир цокнул языком от досады. Пробормотал:

– Аукнулись забавы ваши…

Медара так и пряталась в тени, к ним не подходила.

– Точно не донесёт, если пропустим? – сомневался Зрин.

– Не донесёт. Иначе ей от Сувра достанется, что смолчала, – успокоил его Ретиш.

– Если не пустим, то донесёт, а так хоть надежда есть. – решился Умир и крикнул парням: – Эй, проходите, только не топчите сильно.

Отрада первой сбежала в овраг и остановилась перед накиданной глиной.

– Как же пройти здесь?

Емве подхватил сестру, закинул

на плечо и прошагал на другую сторону. Крикнул оттуда:

– Мне одному мараться? Протопчите проход и переведите девиц.

Нежан снял плетни и стал разматывать онучи. Дорчин, сын железного рода, рыжеволосый и угрюмый, хмуро глянул на оставленные Емве следы и принялся заминать глину обутым.

На склоне остались Дора, сестра Дорчина, такая же медноволосая, курчавая и жилистая, как он, и Ислала, дочь хлебного рода, сестра Нежана. Парни протоптали тропинку и вернулись к девицам. Дорчин и Нежан разом протянули руки Ислале. Нежан хмыкнул:

– Сперва женись, а после касайся.

Дорчин смолчал, только зло глянул из-под косматых бровей.

Ислала опёрлась на плечо брата. Ретиш заметил, что ногти у неё чистые, розовые. И шла она, словно плыла, даже голубая верховица не колыхалась. Ретиш посмотрел на тропку: остаются ли следы от плетней Ислалы? Только затоптали так, что и не разобрать.

Дорчин, не глядя на сестру, поплёлся за ними. Дора встряхнула головой и перебралась на ту сторону сама.

Умир дождался, когда все поднимутся на пригорок и сказал:

– Толку кидать нет, возвращаться будут – снова затопчут. Идём тоже на чужаков посмотрим.

– Вы идите, я здесь останусь. – вышла к ним Медара.

– Ты не захворала? – забеспокоился Умир.

Медара покачала головой.

– Нет. Устала просто.

– Вот что. Помощи от вас с Тихушей немного. Проверьте садки и ступайте домой, а к вечеру похлёбку из рыбы сварите.

Умир махнул остальным, чтобы шли за ним, и стал взбираться на пригорок.

Зрин притянул к себе Ретиша, зашептал в ухо:

– Это не хворь с ней. Ей Нежан по душе. Я давно приметил.

Ретиш аж остановился.

– Да ну? Чего она тогда пряталась?

– Может, стесняется? Она всегда прячется, как его завидит. А после подсматривает за ним. И по ночам плачет.

– А Благоже сказала, что замуж не хочет.

Зрин усмехнулся:

– Хлебный род её не возьмёт. И Нежана к нам не пустят. Да он Медару и не замечает.

– И была ей печаль тогда горевать? Не так уж он и хорош. Вот Ислала и правда красивая.

– Скучная она. Слова не скажет. С ней с тоски помрёшь.

– А Дорчину, похоже, нравится. Вон как смотрел на неё.

– Чему тут дивиться? Хлеб, железо и ведовство завсегда между собой женились. Наверняка Мощёр и Сиян сговорились уже.

Поднялись на пригорок. В стойбище чужаков кипела работа. Одни мужчины сплавляли по реке связанные между собой брёвна, другие подтягивали плоты к берегу, развязывали верёвки, брались по двое за бревно и несли к светлому лугу.

– Ох, и силищи у них. Таким зуди ни к чему, – проговорил Умир.