Глобальное потепление
Шрифт:
Дверь распахнулась, едва не дав ему по носу.
— Где ты был?!
Наш чертенок в ночнушке стоял на пороге, подсвеченный сзади в золотистое облачко нечесаных косичек, смотрел прямо и обвиняюще. Ничего в ней не было от жены, умевшей без единого слова упрека захлестнуть его волной невыносимой вины. Лилька реагировала точно так же, как повел бы себя в аналогичной ситуации сам Ливанов: резко, возмущенно, обиженно, а на обиженных — сами понимаете.
Рассмеялся, подхватил на руки:
— Как ты здесь? Не скучала?
— Нет, — с достоинством отозвалось оскорбленное солнышко. — Мы с Марьяной играем в кинофестиваль. А ты вчера набухался, я знаю.
— Я
Мини-Юлька, тоже растрепанная и в пижаме, приложила пальчик к губам:
— Т-с-ссспит.
Ливанов огляделся — и увидел.
На коротеньком, в полтора метра, совершенно не приспособленном для сна диванчике, на боку, подтянув коленки чуть не к подбородку и обхватив их руками, будто опрокинулась набок в своей излюбленной сидячей позе. Совсем голая, если не считать почти сползшего на пол диванного покрывала, такая маленькая, смешная, совершенно моя. Если б не знать точно про свою ночевку в другом номере, то и не усомнился бы, что уже. Да и какая разница, если оно вопрос времени, настроения, тонкой гостиничной стенки, спящих детей, творческих планов — броуновского переплетения случайностей и мелочей, которые рано или поздно все равно сойдутся в контрапункте, куда они денутся, и не столь уж важно, как скоро, где именно и в этой ли жизни.
Юлька проснулась и посмотрела на него, щурясь и смаргивая заспанными ресницами. Тоже вспоминает, было ли что-то вчера; Ливанов расхохотался, и она взметнулась вверх, словно пружина:
— Ты чего?!
— Доброе утро. Оделась бы при детях.
По идее, она должна была резко прикрыться покрывалом, вздернув его край в зажатом кулачке под подбородок, — но вместо этого недоуменно пожала плечами, встала, выпрямилась во весь рост, потянулась (Ливанов чуть было не сделикатничал, не отвел глаза, хотя казалось бы) и прогулочно направилась в ванную, подхватив с кресла пестрый сарафанчик. Лиля проводила ее восторженным взглядом, а Марьянка и внимания не обратила, каждый день, наверное, наблюдает такое.
Я бы тоже не прочь — каждый день.
Обратно она появилась ненормально быстро, уже при полном гламуре, каковой так демонстративно проигнорировала вчера, собираясь на предфестивальную вечеринку. А сегодня у нас, кстати, торжественное открытие, припомнил Ливанов, и надо быть, обещал Оленьковскому толкнуть со сцены пару слов про фильм, да мало ли что я ему обещал, — нет, все-таки надо, соловецкое начальство тоже ведь ждет этих самых пары слов, да и Юльке церемония должна понравиться.
Все общелагерные мероприятия на Соловках проводились с запредельным размахом, ничего более грандиозного Ливанову за всю жизнь видеть не приходилось, хотя казалось бы, в этой стране. Билеты на открытие Соловецкого кинофестиваля продавались по всему побережью, обсиженному иностранными и отечественными туристами, и те с готовностью выкладывали бешеные бабки за самое скромное место с краю двести какой-то трибуны, плюс прокат дорогущей оптики, разумеется. О вип-секторе в свободной продаже и речь не шла, да и с шаровиками из числа лагерного персонала тут было до странного строго: по правде говоря, Ливанов не был уверен, что сумеет без проблем провести с собой Юльку.
Сумею-сумею, решил он, оглядывая ее, красивую, свежеумытую, смеющуюся, с влажными висками и мелкими капельками на носу и плечах. Самое время насовершать каких-нибудь подвигов — не для нее, она и без того моя, а просто потому что так будет прекрасно и правильно.
Редкое, эксклюзивное ощущение гармонии мира и нас двоих в нем. Стройное, как доказательство теоремы, фантастическое, как волшебная сказка. Максимально приближенное к счастью.
— Кто первый заплетать косички? — спросила Юлька.
Толпа была бескрайней и бестолковой, словно культурный шельф, из которого торчали стволы сосен. По мере приближения к главной открытой сцене Соловецкого комплекса она становилась все гуще, и продвигаться вскоре стало проблематично, а тем более с детьми. Честное слово, думала Юлька, лучше б я оставила Марьяну в отеле. Но Ливанов Лильку брал, поэтому данный вариант отпал по умолчанию, как спелая ягода клюквы с развесистого кустика.
— Давай лучше я возьму обеих за руки, — озабоченно предложил Ливанов. — А ты держись следом, не потеряйся.
— Я ухвачу тебя за хвост, — пообещала Юлька.
— Это не хвост, — бросил он, подмигивая через плечо; и тут же сам расхохотался, как будто выдал нечто бог весть какое смешное. Несколько человек вокруг оглянулись, узнали величину и даже слегка посторонились, давая не то что бы дорогу, но некоторую брешь, куда Ливанов и устремился с энергией ледокола, таща девочек на буксире, словно превентивно спущенные на воду шлюпки. Крушения пока никто не терпел, вот и славно. И вообще, он у нас из тех, кто всегда и всюду остается на плаву, удерживая вокруг себя и всех, кому посчастливилось оказаться рядом.
Сцену было видно издалека, то есть не собственно сцену, а лазерный купол над ней, по которому бежали разноцветные лучи, расчерчивая светлое еще небо то синусоидами, то зигзагами, то звездами. Постепенно, словно подкручивали колесико регулятора звука, наползала музыка, пока еще заигрывающе легкая, но уже с нотками парадной торжественности. Еще чуть-чуть — и рванет на полную, уверенно предсказала Юлька. Несколько лет назад она снимала тут как раз этот самый кинофестиваль, правда, закрытие, и то было нечто. Ужас, сколько в этой стране лишнего, нерастраченного, не пущенного вовремя на что-нибудь полезное гонора и бабла.
Марьянка что-то спросила у Ливанова, тот, наклонившись, ответил. Юлька не разобрала ни слова, а пока пыталась, между ними вклинилась чья-то спина, которую пришлось огибать молниеносным маневром. Пожалуй, и вправду пора вцепиться ему в какой-нибудь хвост, или что там у нас в ассортименте. Вцепиться и уже не отпускать, а лучше всего как-нибудь извернуться, что-нибудь придумать и выйти за него замуж.
Толпа стала совсем уж непроницаемой и наконец остановилась, вязкая, как желе. Видимо, первый внутренний кордон, сообразила Юлька; вообще-то билеты и пропуска у всех проверяли еще при входе на территорию, но не могут же соловецкие не усложнить жизнь себе и людям до немыслимого предела! Таких кордонов обычно выставляют штуки три, предупреждал Ливанов. С оцеплением, рамками, металлоискателями и дрессированными спаниелями, все как полагается. Допустим; вот только зачем мы взяли детей?
Впрочем, с детьми тут были многие. Почти всем купили при входе лазерные рожки или антенны на пружинках, пружинки звенели под рамкой, детей заворачивали и заставляли проходить снова, уже безрогими. Ливанов тоже зазвенел, вынул из кармана связку ключей и, потрясая ими, прошел еще раз с тем же результатом; караульные солдатики посмеялись и пропустили. Все его здесь знали, всё ему было можно. И зря эта, как ее, Извицкая разводила вчера панику, холодную и зыбкую, словно ее болотистые глаза.
Но на последнем кордоне при входе в вип-сектор к ним все-таки придолбались: