Глобальное потепление
Шрифт:
— Девочки, дайте бинокль.
Уже не распуская рук, Ливанов смотрел, как Юлька прирастает к оптике, подается вперед и мелкими рывками скользит вдоль противоположной трибуны, словно засаживая ее чем-то квадратно-гнездовым способом. Она даже привстала, прогнулась, оттопырив аккуратную задницу, по которой, естественно, захотелось похлопать, но толку. Бог мой, ну что ж она такая, дался ей этот флаг, немыслимая мелочь, пошлость и глупость, и тем парадоксальнее придавать ей значение, если ты сама же с очаровательным пофигизмом осмеиваешь и нивелируешь вещи куда более масштабные и страшные. Но Юлька высматривала и высматривала, одновременно все повторяя вызов по мобиле, и дергалась, и трясла трубкой: похоже, упала сеть, под лазерным куполом оно запросто. Девочки, отчаявшись получить обратно бинокль,
И тут возник Оленьковский, красавец. Только его нам не хватало для специфического счастья, ноу-хау этой страны.
— Дима!., еле тебя нашел. Пошли быстрее, наш с тобой выход. Уже-уже.
— А слабо было пораньше предупредить? — осведомился Ливанов.
— Давай-давай-давай. Быстро-быстро.
А слабо было послать, раздраженно думал он, спускаясь за Оленьковским мимо забитых народом трибун. Какого черта я всегда ведусь, не нахожу в себе решимости отказать даже в самой бессмысленной мелочи, потому лишь, что лично мне оно ничего не стоит, не отнимает ощутимых сил, не занимает даже отдельной дорожки моей жизни. Но ведь никогда не знаешь наверняка. Рано или поздно может накрениться, перевесить, сместиться баланс, а там и повлечь за собой, как маленький камешек влечет обвал, по-настоящему серьезную и непоправимую потерю. Может быть, уже сейчас. В данный момент, когда жужжат трибуны и пляшет псевдовоенный ансамбль, сгущаются сумерки и беснуется лазерное шоу, пыхтит впереди Оленьковский, а я бреду следом, неизвестно куда и зачем, тупо глядя в складку его затылка, — а мог бы обернуться, развернуться, вернуться…
Он вышел на сцену, оказавшись муравьем на дне гигантской человеческой воронки — и одновременно виртуальным колоссом в небе, над головами. Толкнул компактную речь на тему звездного часа отечественного кино, в каковой ему лично, Дмитрию Ливанову, посчастливилось родиться, что доказывает, в частности, новая экранизация «Валентинки. ru», романа, прямо скажем, посредственного, вряд ли способного претендовать на широкую читательскую любовь, если б ее не подпитала любовь зрительская… Пурга вполне продемонстрировала свое обычное свойство: стоило начать ее нести, как дальше она неслась уже самостоятельно, без помощи оратора. Затем заговорил Оленьковский, и ливановская речь показалась по контрасту энциклопедически разумной, демонстрируя бесконечную гибкость любых критериев. Фонограмма оглушительных аплодисментов деликатно намекнула на регламент, и Ливанов опрометью ринулся со сцены, едва не свернув с курса в направлении оркестровой ямы. Он уже знал совершенно точно, что опоздал.
Он опоздал.
…Лиля кивнула поверх бинокля, и щебетнула что-то невразумительное, ничего не объясняющее, только подтвердив окончательность опоздания. Юльки не было, и дочки ее не было тоже, и даже сумочки или шляпки, не осталось ровно ничего, за чем она теоретически могла бы вернуться. Не имело ни малейшего смысла надеяться на ее возвращение, но Ливанов таки заставил себя в это поверить императивным усилием, а затем, отобрав бинокль у протестующего чертенка, принялся в диком рваном ритме скакать по трибунам, по мельтешению чьих-то лиц, затылков и рук, полосатых соловецких роб и ярких цивильных одежд, по сплошной пестрой каше, закрученной в спираль калейдоскопным водоворотом…
С опозданием пришла свежайшая идея позвонить, однако сеть и вправду упала, и к тому же, с удивлением осознал Ливанов, не было у него номера Юлькиного мобильного, не было вообще, ни разу мы с ней не созванивались, а если она и набирала меня когда-нибудь, так только в те дни, когда я всех посылал и, естественно, не сохранял номеров. Вскакивать и бежать ее искать — как она сама убежала, видимо, на поиски сыновей? Бессмысленно, всех трибун не обойдешь, да и вряд ли Юлька, найдя своих мальчишек, задержалась на трибунах. Придется дожидаться окончания этой монструозной бодяги, то бишь торжественной церемонии… Смысл?! — ведь когда вся эта масса народу придет в движение, о том, чтобы случайно пересечься с единственной конкретной человеческой песчинкой, не будет и речи. Лучше уходить прямо сейчас, возвращаться в отель и ждать Юльку там.
А если она тем временем, наоборот, вернется — сюда?
Так и будет, понимал он все отчетливее и беспощаднее, или как-нибудь по-другому, но не менее нелепо, обидно и безнадежно. Стоит один раз легонько качнуть маятник в неправильную сторону, как он пойдет раскачиваться, набирать амплитуду несовпадений, уходить в заведомую противофазу, откуда нам уже не выбраться никогда. Да и этот начальный толчок, по сути, необязателен, ритуальное движение, которого при большей осторожности, наверное, можно было избежать, но даже это ничего бы не изменило. Наоборот: по чистой случайности мы с ней встретились, попали в резонанс, поняли и узнали друг друга. Мужчина и женщина не просто из разных стран, это-то как раз можно было попробовать совместить, устаканить, свести воедино. Но ведь на самом деле у нас с ней разное всё. Наши абсолютные ценности и допустимые жертвы, фундаменты и точки опоры, представления о жизни и будущем. Конечно, она не вернется. И я уже никогда ее не найду, даже если сдуру и брошусь искать.
Церемония катилась дальше, уже выступил и сияющий медью духовой оркестр, и гениальный ребенок лет пяти с оперным тенором, и летающие акробаты на высоте небоскреба без страховки, и ансамбль соловецкой автохтонной пляски, и сексапильные пожирательницы огня, и любимый народом бард о трех гитарных аккордах. В небе прокрутились ролики фильмов конкурсной программы, от которых публика пришла в восторг, а критик Половцев в громкий брезгливый ужас, ведущие поведали много интересного о личной жизни присутствующих кинозвезд, а сами звезды рассказали о забавных случаях на съемках и поблагодарили родителей и первых учительниц за свою счастливую творческую судьбу. Лилька, снова завладев биноклем, смотрела и слушала с восторгом. С утра она, между прочим, сообщила, что хочет стать киноактрисой, и Ливанов пока не придумал, что с этим делать.
По окончании первого отделения, когда снова грянула уже другая, но точно такая же патриотическая песня, он встал и легонько дернул солнышко за косичку:
— Пойдем отсюда.
— Совсем?! — возмутился чертенок.
— Совсем. Я больше не могу.
Он больше не мог, и дело было даже не в Юльке, не только в Юльке: ее отсутствие, ее окончательная пропажа только подчеркивала бессмысленный ужас происходящего, непобедимого и естественного в этой стране. Где никогда ничего не меняется (какое, к черту, глобальное потепление?), где всегда хорошо, а если кому не нравится, то к услугам и в ассортименте еще лучшее, еще более более помпезное и безжалостное, предлагаемое всей мощью мажорных децибелл в качестве счастья. И попробуй только отказаться, да такой вариант и не рассматривается. Пускай мы сейчас уйдем — этот торжественный грохот все равно не отпустит, отдаваясь в барабанных перепонках, будет преследовать до самого отеля, а то и дальше, если взять да и предпринять серьезную попытку к бегству.
Однако попытаться надо. Ну допустим, не бежать, это последний и не самый достойный выход, если выход вообще. Но все же попробовать хотя бы что-нибудь удержать и спасти.
…Отель стоял темный, ни единого огонька, не считая вестибюля: конечно же, всем полагается быть сейчас в другом месте — и они послушно там, где полагается, потратив к тому же немыслимое бабло и преодолев многоступенчатые препятствия. На ресепшне сидела какая-то новая барышня, наверняка практикантка, директивно лишенная начальством радостей жизни; впрочем, на экране телевизора в углу холла шла прямая трансляция церемонии, кто бы сомневался. Спрашивать, здесь ли Юлька, не имело смысла, с чего бы она сидела в темноте? — но могла ведь зайти, скажем, за вещами, перед тем, как уже бесповоротно исчезнуть…
Он оперся локтями на стойку, и внезапно зазвонила мобилка. Номер был незнакомый, Ливанов вполголоса, оглянувшись на Лильку, послал звонившего, отключился, посмотрел на дежурную — и тут до него дошло: а вдруг звонила Юлька, я же не знаю ее телефона, и даже скорее всего… черт!!!
Рывком развернулся на сто восемьдесят градусов и перезвонил.
— Дмитрий Ильич? — мгновенно отозвался совершенно чужой, срывающийся мальчишеский голос.
Правильно я его послал. Черт, черт.
— Это я, Андрей Неволенский… не помните, да? Я тогда приехал с Юрием Владимировичем… Юрия Владимировича убили!!! И Антона… и…