Глоток огня
Шрифт:
Тем временем в пегасне Кирилл с Леной чистили Аскольда.
– А ну стой! Морду наклони, опилки висят! Стой, кому говорят! – безнадежно подпрыгивая, чтобы достать до опилочной бороды, орал на Аскольда Кирилл.
Разыгравшийся Аскольд топтался в деннике, грозя размазать Кирюшу и Лену по стенке. Ул подошел к ним и, оставаясь снаружи, стукнул по сетке над кормушкой.
– Аскольд! Пой! Мой! – крикнул он.
Жеребец послушно застыл, позволяя продолжить чистку.
– Как ты это сделал? – спросил потрясенный Кирилл.
– Да никак. Мы тут
– Так и люди, в общем-то, – задумчиво протянул Кирилл. – Можно сказать «идиот!» так, что человек растает от счастья. А можно сказать «ты просто чудо!» – и тебя выкинут в окно.
– Ты просто чудо, Кирюша! – промурлыкала Лена, убедившись, что окон поблизости нет.
После обеда, с кастрюлей, полной куриных костей и вчерашней вермишели, Рина отправилась к Гавру. Там-то, в сарайчике, ее и отыскал Сашка, вскоре после их утренней встречи в пегасне отпросившийся в Москву на спарринг. Под глазом у Сашки краснела четкая подкова пропущенного удара. Настроение у него было неважное. Уже в Копытово, телепортировавшись из Москвы, он заскочил на детскую площадку отжаться на брусьях. Там на площадке была женщина с ребенком. Она посмотрела на шныровскую куртку Сашки, на его подбитый глаз и на всякий случай отодвинула подальше от него своего ребенка.
«Неужели со мной все так печально?» – подумал Сашка. Как у человека, рано потерявшего мать, отношение к женщинам у него было сложное. Он одновременно и не понимал их, и идеализировал, и остро переживал всякое женское недоверие, воспринимая его как трагедию, как признак своей внутренней ущербности. Причем отношение к нему Рины никак в эту схему не вписывалось. Рина была за скобками.
Другой женщиной, находившейся за скобками, была мама. По ней Сашка словно бы и не скучал и часто не вспоминал о ней, но иногда из памяти сами выплывали какие-то детали. Например, что, когда мама готовила суп, то всегда бросала туда целую луковицу. И эта луковица плавала как подводная мина. Он начинал думать об этой луковице – и вдруг память замыкало и он видел мамины руки. И тогда глаза начинало щипать.
Гавр, уплетавший кости, на мгновение прервался, чтобы сбить Сашку с ног и убедиться, что на объедки он не претендует. Рина подняла Сашку из снега и, взяв его двумя пальцами за подбородок, на свет рассмотрела его синяк.
– Псих! Его по лицу железками бьют, а ему нравится! – сказала Рина.
Отчасти она даже гордилась тем, что Сашка пару раз в месяц ездит в город на спарринги, а потом приезжает оттуда едва живой.
– Какими железками? Железками – из меня бы мозги вытекли, – буркнул Сашка.
– А чем?
– Сегодня перчаткой. Иногда бывают пластиковые трубы с обмоткой. Иногда – нога в защите. Чаще что-то вполне цивильное и даже где-то заботящееся о человеке.
Бросив Гавру заранее припасенную кость, Рина заперла его в сарайчике и вместе с Сашкой пошла в ШНыр.
– Скажешь Кавалерии, что вечером меня не будет? Отпросишь, ладно? – сказала она, когда они
– К Мамасе? – спросил Сашка.
– Секрет, – ответила Рина.
Сашка кивнул и не стал допытываться. За это Рина его очень ценила. Если доверяешь человеку, позволяй ему иметь и тайны.
– А если Кавалерия спросит, почему ты сама к ней не подошла? – поинтересовался он.
– Скажи ей, что… Ну не знаю, придумай что-нибудь!
Сашка со вздохом пообещал придумать, хотя с воображением у него было туговато. Другое дело Кирюша. Он наплел бы такого, что Кавалерия вначале сочувственно выслушала бы его, а потом, разобравшись, назначила бы и Рине, и Кирюше по три дежурства. Причем Рину бы назначила дежурить по кухне, а Кирюшу – по пегасне, потому что Рина и так не вылезает из пегасни, а Кирюша из кухни. Своей болтовней этот балабол отыскал ключик к Суповне и треплется с ней «за жизнь». Суповна все за него делает, а Кирюшу кормит икрой из селедок и поджаренным хлебом, который он обожает. А какой смысл наказывать человека тем, что для него лучше всякого подарка?
Собралась Рина быстро. Сняла шныровскую куртку, расшнуровала нерпь, разрядила и убрала в тумбочку шнеппер. Из оружия оставила себе только нож на ноге и небольшую коробочку с набором старшего шныра. Удобно разбитая на пять отделений, коробочка легко помещалась в ладони. В ней были песок с двушки, хвоя, сосновая смола и тополиный пух. Обычный вредительский набор старшего шныра.
Правда, пользовалась Рина этим набором неумело. Недавно, когда она ехала в электричке, вагон задергался, что-то хрустнуло, и весь состав, скрежеща, остановился. По насыпи забегали люди. Дремавшая Рина открыла глаза и обнаружила, что пол под ее ногами провалился, да так, что стали видны вывернутые, почти на боку лежащие колеса электрички, заклинившие рельсы. Сама же Рина висит практически в пустоте, потому что сиденье еще как-то держится.
Несколько минут Рина, поддавшись общему критическому настроению пассажиров, шумно возмущалась разгильдяйством железнодорожников, пока не обнаружила, что из ее кармана из перевернувшегося пузырька вытекает родниковая вода с двушки и, сбегая по ноге, смывает с каблука красную глину. В глину же эту Рина влезла в раскопе у Первой гряды.
Уже в ШНыре, куда Рина добралась еще очень не скоро, поскольку движение электричек было парализовано, Сашка долго считал что-то, определяя расстояние между родником, где вода была набрана, и грядой, и на что-то умножая.
– Шестнадцать умножить на десять в четвертой степени килограмм – это сколько? – спросил он озабоченно.
– А что?
– Ровно настолько ты нагрузила бедный вагончик. Ты же помнишь, что чем больше расстояние между элементами с двушки, тем сильнее они срабатывают?
Рина, не любившая признавать, что чего-то не знает, осторожно кивнула.
– Вот! – продолжал Сашка. – Тебе еще повезло, что тебя саму на шпалы не утащило. Видимо, самый большой пласт глины сразу отвалился.