Глубинка
Шрифт:
Вместо невзрачного подростка передо мной вдруг предстала молодая женщина, движимая четкой целью: добиться своего. Да, у нее было, чем привлечь меня, а отсутствие конкуренции значительно упрощало стоящую перед ней задачу. Она стремилась стать желанной, и готова была на все ради главной роли. Откуда, черт побери, она вообще понабралась всего этого? Когда я на третью ночь не пустил ее к себе, она показала мне язык, после чего выключила свет и, раздевшись донага прмо передо мной, ушла спать в свою постель.
Я решил не обращать внимания на ее грязные провокации, но решить оказалось гораздо проще, чем не обращать. Тем более, когда вокруг тебя нет других людей, и не на что отвлечься, а перед тобой день за днем разворачивается ТАКОЙ спектакль… Только мысли о Вере кое-как сдерживали меня от падения в бездну. Я прекрасно осознавал, что, поддавшись один раз, уже не смогу остановиться. А Аня, казалось, получала какое-то мрачное удовольствие от моих мучений. Она осознавала все преимущество своего положения и спокойно выжидала, когда я сломаюсь и стану принадлежать только ей.
Так прошло четыре дня, и, наконец, я не выдержал.
— Слушай, ты не могла бы одеться как-нибудь… основательнее? — спросил я однажды утром, когда она продефилировала мимо меня в одной лишь тонкой футболке.
— А что? — невинным голосом поинтересовалась моя Лолита и сладко потянулась, оголив стройные бедра. — Мне жарко.
— Жарко? Можно открыть дверь, — я был настроен очень решительно.
— Зачем открывать? Ты же дрова таскал, трудился. Видишь, как горячо печка топится.
— Печка-то топится, ответил я. — Но с твоими нарядами и поведением у меня тоже вот-вот кое-что затопится, и тоже станет очень горячо. А это неправильно.
Все, к черту все намеки, полунамеки и даже четвертьнамеки! Буду говорить прямым текстом, в конце концов, не она ли недавно втолковывала мне, что так понятнее всего?
— Какая еще печка? — хихикнула Аня. Получилось не очень естественно, и она сама это заметила. — Твоя, что ли? Судя по твоему поведению, она у тебя давно уже не горит.
— А ты, судя по твоему поведению, подрядилась ко мне в кочегары, — я поднялся с места и посмотрел на нее сверху вниз. — Зачем ты это делаешь? Чего хочешь добиться?
— А то ты не знаешь.
— Догадываюсь. Но я, кажется, уже все тебе сказал. А сейчас ты рушишь то хрупкое равновесие, которое между нами есть.
— А может, — парировала Аня. — Я хочу его разрушить?
— Зачем?
— Затем. Чтобы ты был мой.
— Ты всерьез считаешь, что таким образом можно привязать кого-то к себе? — удивился я. — И многих ты знаешь, кого привязали через постель?
— Какая разница, многие или нет. У нас всего месяц, теперь уже меньше. А ты все ломаешься, как девочка.
— Ну ты и… — только и смог произнести я.
— И… кто? — привстав на цыпочки, чтобы казаться выше, она наступала на меня. — Ну, скажи, кто я? Боишься сказать? А чего ты тогда не боишься? Если боишься говорить — покажи делом!
— Тебя я не боюсь, — ответил я, остановившись. — Я боюсь за тебя. Если ты кого-нибудь полюбишь по-настоящему, как ты, наверняка, хочешь… Не вздумай добиваться его подобным способом. Ты наверняка его потеряешь. Не рано, так поздно.
Аня не ответила мне. Она стояла в шаге от меня и смотрела исподлобья. А я смотрел на нее, в тот момент такую простую и вожделенную. Нет, она ни разу не красавица, многие даже скажут, что она страшненькая — но сколько сексуальности в ней было, и она, эта сексуальность, сейчас рвалась наружу с неистовой жаждой свободы. Маленькая взрослая Аня хотела любви, больше всего на свете хотела любви. А большой ребенок Филипп отвечал ей «нет».
Наконец пламя в ее глазах постепенно утихло, и она стала снова той самой серенькой девочкой в растянутом свитере и спортивных штанах, которую я встретил без месяца вечность назад.
— Прости, — поежилась она. — Наверное, тебе неприятно быть рядом со мной.
Я бросился было в который раз убеждать ее, что это не так, что она замечательная, но… Но она не слушала меня, лишь молча оделась и, сказав «Мне нужно побыть одной», вышла за дверь, прихватив собаку. А я остался ненавидеть себя и всю эту несправедливо сложную жизнь. Вот зачем мне такое счастье?
Однако прошло не больше получаса, как дверь снова открылась, и вошла Аня. Она казалась озабоченной, но вовсе не из-за состоявшейся сцены. Прислонив ружье к стене, она, как была, в обуви прошла в дом.
— Там, на берегу, — я прочитал на ее лице нескрываемую тревогу. — Я видела каких-то людей.
Глава XXI: Беглец
Мы стояли у самой кромки воды, скрытые густыми ветвями прибрежных ив, и пристально всматривались вдаль.
— Ты видишь что-нибудь необычное? — спросила Аня.
— Неа, — ответил я. — Ничего необычного, разве что танцующее дерево, вон там, чуть левее.
— Я серьезно!
— Ладно, про дерево наврал, — признался я. — Но, боюсь, зрение у тебя будет получше моего, так что если ты ничего не видишь, то и с меня невелик спрос.
При детальном расспросе выяснилось, что все не так уж страшно, как мне изначально доложили. Людей было не много, а всего один, по крайней мере, Аня видела только одного. И не на нашем берегу, а на противоположном, на острове-полуострове, что делил северную часть озера пополам. До него было метров триста водной глади, но Аня утверждала, что полчаса назад там стоял человек в яркой одежде. Яркая одежда — это не нонсенс, возможно, к нам пожаловали обыкновенные туристы. Помнится, по молодости мы не раз развлекались, запугивая заезжих гостей. Один раз Андрей даже… Впрочем, об этом позже, не до того. Но для туризма время года явно не подходящее, вот над чем следует подумать. И признать, что при общей концентрации чертовщины в нашей местности к любому контакту с представителями разумных цивилизаций следует отнестись со всей серьезностью.
— Думаю, нам стоит дождаться темноты и нанести визит на полуостров, — наконец резюмировал я.
— Я с тобой, — тут же вызвалась Аня. Вторым добровольцем тут же выступил Агат, но у него точно не было шансов: слишком несдержанный.
— Посмотрим… Я подумаю еще. Возможно, нам не будут рады, и нужно заранее предусмотреть варианты отступления.
— Тогда зачем туда вообще идти?
— Как зачем? — удивился я. — Чтобы узнать, что к чему.
— Ну, ладно… — неуверенно согласилась девушка. — А мы на лодке поплывем?