Глухая Мята
Шрифт:
9
Невиджмая, с двух сторон бушует вокруг Григория ночная тайга; справа и слева не видно ничего, и только впереди, в расщелине, белесится чуть видная просека дороги. Над ней клубятся, несутся с бешеной скоростью темные тучи, пропадая тотчас же, как оказываются вне просеки. Кажется, тучи вбираются, засасываются тайгой. В сосняке нет ветра, зато на дороге он гудит, как в трубе, течет в расщелине сосен сплошным, упругим потоком, словно река, и Семенов превращается в парус, надутый ветром. Упругими ладонями ветер давит в спину. От этого идти легко, споро, и лишь одно плохо — ослабишь мускулы ног, ветер понесет, как
Григорий бережет батарейку карманного фонаря — идет на ощунь, но уверенно, таежной походкой, криволапо ступая пудовыми броднями. Хорошо на душе у бригадира: с тех пор как захлопнул дверь барака, исчезли неуверенность, колебания. Все ясным представляется ему теперь, когда он в пути. Все будет хорошо — трактор оживет, весна присмиреет, и к Первомаю ляжет сосняк Глухой Мяты к ногам лесозаготовителей. Ни ветви не оставят люди жирному червяку — шелкопряду. Спокойно на душе бригадира оттого, что раздумья, тревоги, опасения вылились в решительное действие, раскрыли перед ним шестьдесят километров дороги по весенней тайге. Так всегда случается с Григорием, когда он начинает действовать.
Строг к себе Григорий Семенов, не скрывает от себя истины: «Плохой из тебя начальник получается, дорогой товарищ! Не умеешь работать с людьми, подойти к ним». Вспоминается ему, как за обедом прикрикнул на чавкающего Федора, и — стыдно. Эх, бригадир, бригадир!
Тридцать два года Григорию.
Пятнадцати лет, когда шла Великая Отечественная война, взял в руки лучок и пошел с мужиками в лее, чтобы валить столетние кедры для самолетов. Был в то время он высок, силен, но подкову, правда, сгибал всего до половины. Недели через две Гришка догнал мужиков — валил столько же деревьев, сколько они; а еще через неделю — обогнал.
«Злой до работы!» — говорили о нем мужики бабам, а при Гришке молчали, помня старинный нарымский завет: «Коня портит запал, а парня лишний пряник». За зиму еще больше раздался в плечах Григорий, заматерел и, к весне вернувшись в поселок, шел мимо друзей-парнишек, туго свернув голову набок, — ждал обидного прозвища, но не дождался: струсили сверстники возмужавшего Григория.
Двадцати двух лет он женился на бездетной вдове Ульяне Пичугиной. Полные, нежные и умелые накинула на его шею руки Ульяна, и эти руки стали уздой, которой крепко обротала она парня.
Ласковостью, преданностью и материнской нежностью опутала его Ульяна, тридцатилетняя в ту пору женщина. Ни одна девка не целовала так горячо Григория, не говорила таких сердечных слов, не умела так войти в душу, так обласкать, как она.
Более десяти лет минуло с тех пор, но не разлюбил Григорий жену, а еще пуще прежнего привязался к ней. Ульяна вроде бы и не старела — наливалась по-молодому высокой грудью, лицом сияла, точно ягода брусника, а в узкой талии гнулась круто. Девки моложе ее повяли и налились грузной плотью, а она, родив второго ребенка — девочку, потоньшела, как подросток, на ходу была легкой и шустрой. Усталым приходил Гришка из лесу, с ног валился, но, забравшись на высокую кровать к Ульяне, забывал об усталости. Как десять лет назад, сладкими были их ночи.
Совсем солидным человеком стал к тридцати двум годам Григорий Семенов, а парни-сверстники все еще баламутили, ходили по чайным, а ночью будоражили поселок пьяными голосами. Семенов жил по другому — хозяйственно, степенно. Он первым в поселке, после директора и главного инженера, завел синюю с розовой полоской пижаму.
Ульяна была умна, начитанна. От водки отучила Григория хитростью — в буфет городской работы поставила двухлитровый
Как-то незаметно, постепенно Григорий не стал жадничать, обезразличел к водке — всегда под рукой! Дружков в гости не звал, чтобы не чистила, не скребла комнату Ульяна до поздней ночи и чтобы не на диван, а с ним, на высокую кровать ложилась она. Так и отошел от водки Семенов, отвык постепенно и теперь уже не пьет стаканами, а рюмочками и только по большим праздникам. Графин же до сих пор стоит в резном городской выделки буфете.
Григорий был примерным рабочим. Отменно следила за ним Ульяна, кормила хорошо, жирно, берегла от жары и морозов, зимой, чтобы не простуживался, клала в чай малиновое варенье. Он был передовиком, ездил на совещания в Томск вместе с Георгием Раковым, но в большую славу, как Георгий, не вошел — не был выдающимся.
«Серьезный человек! — говорил о нем директор Сутурмин. — Работает ровно, без срывов, а это, по моему, лучше, чем рекордсмен!» Были такие в леспромхозе — иную смену давали по пять норм, а иную — полнормы. Григорий же работал ровно.
Ульяна было домоседкой. После рождения второго ребенка совсем засиделась дома, ходила только в кино да на работу, оставляя детишек матери Григория. От первого мужа Ульяны — техника, погибшего под Орлом, — осталась большая библиотека. Томов двести, подобранных умело, было в ней, да Ульяна нет-нет приносила домой новую книгу, свежий журнал, а когда объявили подписку на издания, стала на очередь. Так появились в библиотеке сочинения Горького, Мопассана, Герцена, Гоголя, Толстого и многих других. Григорий привез кедровые доски, расширил стеллаж, и теперь целая стена в их комнате была занята книгами.
Григорий пристрастился к чтению так же незаметно и постепенно, как бросил пить. Редкий вечер теперь, поужинав, не брал он книгу, чтобы завалиться на мягкий диван, уютно освещенный настенной лампой в синем абажуре. Убрав посуду, Ульяна усаживалась у него в ногах, накидывала на пологие плечи теплый платок и тоже брала книгу. Так и сидела она весь вечер в его ногах. Уютная, теплая, ласковая. Иногда поднимет голову, улыбнется затуманенными глазами и опять читает. И незаметно пришло такое время, когда Григорий вдруг обнаружил — все прочитано. Не заметил он, как прочел более двухсот книг.
Зато Ульяна замечала все. Григорий стал лучше, грамотней говорить, понимать сложные вещи. Ульяна приходила в восторг, когда он правильно оценивал кинофильм, умел отличить дурное от настоящего, но виду не показывала. Умной женщиной была Ульяна, понимала, что мужчину нужно тешить признанием его авторитетности в делах. Потому ни одного дела — мелкого или большого — не начинала без того, чтобы не спросить Григория, не посоветоваться с ним. В том случае, если он собирался поступить так, как не хотелось ей, действовала хитро, тонко и добивалась своего — Григорий делал так, как ей было нужно. Это не обременяло его, так как она всегда поступала разумно.