Глухая Мята
Шрифт:
Семь лет назад привез Григорий Ульяне из Томска невиданной красоты и яркости сережки; протягивая их жене, загустел румянцем на щеках — до смешного нравились они ему. Ульяна горячо поблагодарила, крепко обняла мужа — соскучилась, видно, за две недели, полюбовалась на сережки с видимым удовольствием. Потом надела их в гости, и он был доволен: на сережки все обращали внимание. Вечером Ульяна сложила сережки в комод, сказав: «Пусть полежат, сохраннее будут. К чему мне молодиться!» Потом о них как-то забылось, но вот в прошлом году Ульяна достала сережки и протянула на ладони Григорию: «Помнишь?» Он вспомнил
Вырос Григорий Семенов за десять лет жизни с Ульяной Пичугиной. Выступая на собраниях, порой сдерживался — говори проще, Григорий! Не из тех он был людей, которые свои знания, начитанность стремятся выложить сразу же, с первых слов разговора. Точно стеснялся он употреблять книжные, чужие слова, а только грамотней и глаже стал говорить теми же словами, которыми обходились все.
В душе мягким, покладистым человеком был Григорий.
Как-то Ульяна, закинув на его шею горячие руки, прошептала любовно: «Большой ты, Гришутка, сильный, а душа у тебя детская! Так и хочется мне взять тебя на руки, как Валерия!»
Вот поэтому, наверное, плохой бригадир получается из Григория!
Глухоманью, нарымской стороной идет Семенов. В расхлябь невидимой тайги течет длинная весенняя ночь, сапоги-бродни выстукивают: «Ша-гай, ша-гай!» Иногда он включает карманный фонарик, и тогда наваливается со всех сторон, громоздится тайга — из тьмы высовывается мокрая ветка, приближается к лицу, но не задевает, уползая вверх, в темень. Под ногами, в кружочке света, оловом отливает снег, перемешанный с водой.
«Ша-гай! Ша-гай!» — выстукивают бродни.
Далек его путь — шестьдесят километров. На именных золотых часах — двенадцать, а он еще не дошел до поворота на большую дорогу.
«Делаю четыре километра в час. Не больше!» — подсчитывает Григорий.
10
Лесозаготовители в Глухой Мяте просыпаются от тишины, оттого, что не слышат хрипловатого голоса бригадира: «Подъем, товарищи!» Они просыпаются и молча лежат в тишине, удивленные ею. И только немного погодя вспоминают, что голос и не раздастся, — нет с ними бригадира Григория Семенова. Лежат лесозаготовители, думают. Слишком крупным, большим человеком был бригадир, чтобы можно было не заметить его отсутствие в низкой комнате барака.
Ушел Семенов.
Пустовато стало в комнате За стенами ни шевеления, ни гуда, ни шороха, — угулявшись, ушумевшись за ночь, притихла тайга, да и на чердаке перестал ходить неизвестный. Наверное, тоже завалился спать, утомившись за ночь. Глухая тишина окрест барака. Думается лесозаготовителям, что тишина подозрительна, что она сглотнула, притаила в себе ушедшего в дальний путь бригадира Семенова. Думается людям, что оттого и притихла она, что сделала свое дело — закружила ветром Григория, завертела и теперь молчит в утренней, довольной дреме.
Ушел бригадир Семенов, и от этого кажется людям, что частичку самого себя оставил он в них. Эта частичка — забота, словно бригадир, уйдя в ночь, разом стряхнул с себя бремя забот о делах и, стряхнув, каждому дал по частичке: нате, несите, думайте и заботьтесь! Каждому выдал осколочек тяжелой бригадирской ноши Семенов, и от тяжести ее Михаил Силантьев сердито думает: «Черт
Просыпаются лесозаготовители, встают с тонких, залежанных матрасов, идут умываться, а сами соображают, обдумывают и убеждаются окончательно, что сильно должна измениться жизнь в Глухой Мяте за три дня, которые проведет в дороге Семенов. Один человек ушел, а изменится все: расстановка рабочей силы, механизмов, распорядок дня. Кого ставить на раскряжевку, что будет делать Раков? Много вопросов возникает оттого, что ушел Григорий Семенов. И все нужно решить, все узелки развязать.
Первым за развязывание узелков возьмется Георгий Раков — он замещает бригадира, ему и карты в руки. Но странно кажется это людям; нет, Раков все-таки не то, что Григорий Семенов: к Григорию привыкли, а Раков бригадир временный, новый. Он совсем не то, что Семенов. Не показал себя еще Георгий, не проявил!
Умывшись, садятся люди за стол, молча принимаются завтракать. На бригадирском месте — Георгий Раков, и это непривычно, немного даже смешно: маленького роста человек Георгий, а на табурете Семенова — низком, специально им выбранном, — кажется еще меньше. Словно опустел на левом конце стол.
— Половину, поди, прошел! — говорит Никита Федорович, хлебая густое варево. — Он километра по четыре-пять делает.
— Пять-шесть! — отрезает Георгий Раков со своего бригадирского места. — Он прошел сорок километров!
Ничуть не изменился Георгий Раков оттого, что взвалил на него Григорий бригадирскую ношу, да и меняться нечему: вид Георгия — надменный, суровый и чуть презрительный — хорош, по его мнению, для командирской роли. Даже и не думает о том Георгий, какое впечатление могут произвести на людей его жесты, его слова. Безразлично ему отношение лесозаготовителей к себе, и бригадирскую власть он ощущает точно так, как ощутил бы прибавку работы на тракторе, как если бы ему предложили: «Работай в сутки по двадцать четыре часа! Это нужно!» Согласился бы на это Раков, но ничего бы не испытал. Так нужно! Нет у него раздумий, сомнений, как у Григория Семенова, не тревожит себя мыслью, что не так скажет, не так поглядит на человека.
Увидев, что люди прикончили варево и закуривают, он поднимается с бригадирского места, прищурившись, хлопает ладошами:
— Внимание, товарищи! Произведем расстановку! — и, видимо, по привычке стучит согнутым пальцем по стакану, и от этого в комнате вдруг становится так, как бывает на собраниях. Оглядываются лесозаготовители и видят — действительно так! Вое чинно сидят за столом, накрытым скатертью; Раков стоит в позе оратора, и над его головой даже висит плакат — «Досрочно выполним первую послевоенную пятилетку!», написанный еще рабочими химлесхоза масляной краской на стене и от этого напрочно, навечно въевшийся в известку. Если бы не было на столе алюминиевых мисок, совсем бы походила комната барака на комнату заседаний, а лесозаготовители — на людей, сидящих на собрании. — Товарищи! Семенов временно выбыл, — продолжает Раков председательским тоном, — поэтому перед нами встал вопрос о замене. У кого есть какие предложения, товарищи?