Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
Масуда подбросила в огонь сушняк, пламя вспыхнуло, стало тепло и уютно. Банат подошла к сидящему возле очага кузнецу, обняла за шею. Он прижал её к себе. Ласка ребёнка оживила его суровое сердце.
… Утром солнце быстро высушило каменистую почву.
Путники позавтракали, навьючили осла, простились с могилой и тронулись к перевалу.
В пути обеспокоенный кузнец говорил жене:
— Отнимут у нас девочку…
— Почему? Её нам сам аллах послал. Мы спасли её от смерти, — взволнованно ответила Масуда.
Но к их большой
— Пять зим тому назад пришёл человек с женой и малюткой, просит: "Разрешите мне поселиться невдалеке от вас. Бек Дотхо преследовал меня за веру, чуть не погубил, бежал я. Буду жить в горах, кормиться охотой". Разрешили. Вот и жил, капканами ловил зверей, силками птиц. Хорошие силки делал, обменивал у нас на нужные продукты. А вчера вернулись наши два охотника, говорят: нашли в горах растерзанного человека, видать, не уберёгся от барса. Схоронили там же, засыпали камнями…
— Хочу взять к себе в Поршниф девочку, как вы?
— Что же, может, у неё там родственники есть, отец говорил, что жил в Поршнифе.
В родную долину пришли только поздним вечером, когда пастухи на кострах варили ужин.
— О Машраб, мудрец наш, вернулся ты! — приветствовали люди кузнеца.
В большой юрте собрались пастухи. Стали потчевать гостей. За похлёбкой кузнец спросил:
— Ну как? По-прежнему свирепствует бек Дотхо?
— Слава аллаху, русские настояли, убрался бек Дотхо. Ушёл он в Афганистан.
— А как же табуны? Арк?
— Всё оставил на руки дворецкого. Помнишь, жирный такой?
— Помню. А новый бек?
— Эмир прислал шиита. Этот не притесняет нас в вере, а налоги собирает, советуясь с русскими офицерами. Наш пир Али Ша вернулся. Теперь мы занялись земледелием.
— Где живёт новый бек?
— Построил себе дворец возле Орлиного гнезда, Там маленький посёлок вырос, лавки открылись…
— Почему не вижу среди вас Ильгара?
— Ильгар учится, — ответил кузнец. — Вылечили нас в ташкентской больнице. Стал я работать в кузне вопле базара, потом приехала жена. Жили мы у одного доброго человека. Его сын работает на железной дороге, он-то и уговорил Ильгара поступить проводником, а потом учиться. Года через два-три приедет вместе с Али-Салимом, Алёшей. Друзья они.
— А где Алёша?
— Он русским офицером стал.
— О-ей, товба! Вот порадовался бы Мерген-Иван…
На другое утро, провожая путников, пастух наставлял Машраба:
— Приедешь домой, навести нашего святого пира, все рады его возвращению. Подарок отнеси…
— Ладно. Сделаю, — кивнул кузнец.
Поршниф встретил путников тишиной. Домов в кишлаке поубавилось, да и те, что остались, глядели уныло.
Старый аксакал Абу-Бекир горячо обнял Машрабаз.
— Рады мы, да будет над тобой благословение божие. Многие из нас ушли под защиту русского поста. Там и тебе найдётся работа, а здесь
Жаркое выдалось лето в 1913 году.
Знойные длинные ночи истомили ташкентцев. Запылённая, поникшая листва на деревьях не шелохнётся. Земля, обожжённая солнцем, слепит глаза. Травы по обочинам арыков давно пожелтели, высохли, только у самой воды зелёная каёмка радует глаз.
Древницкий только что вернулся из своего архива, где задержался, делая нужные выписки. Скинув пиджак, расстегнув ворот рубашки, сел на стул тяжело дыша. Торопливо налил из глиняного кувшина прохладного кваса и жадно выпил. Подумал: "Вкусный квас делает хозяйка. Видно, безрукий принёс сюда. Хорошие, заботливые люди".
Вспомнилось, как восемь лет тому назад, возвращаясь в сочельник в свою неуютную холостяцкую квартиру, увидел под ярко освещённым окном большого дома маленькую девочку. Кутаясь в большой платок, она зачарованно смотрела на ёлку.
В это время открылась парадная дверь, на крыльцо выскочили мальчишки в ученической форме. Один из них, толстый и неуклюжий, подбежал к девочке, рванул платок:
— Ты чего это подсматриваешь, нищенка?! Много набрала сегодня?!
Девочка испуганно отшатнулась, стараясь вырвать платок из рук обидчика.
— Отдай, мне холодно!
— Где деньги? — толстяк рванул её за руку, и она, поскользнувшись, упала, Древницкий ускорил шаг. Мальчишка нагнулся над девочкой и без усилий разжал маленький кулак. На снег посыпались медяки.
Грабитель с торжествующим криком стал собирать их. Но в это время сильная рука схватила его за ухо:
— Ах ты, паршивец! А ещё в школе учишься. Вот отведу тебя к родителям и, если при мне не высекут, сам тебе уши оборву…
— Пустите, дяденька, не буду, ей-богу, не буду!
— То-то, — сурово сказал Древницкий. — Ну, пошёл!
Девочка жалобно всхлипывала.
— Что ты, малютка, тут делала? — спросил он ласково.
На худеньком лице появилась слабая улыбка.
— Там зажгли ёлку… Огоньки, звёзды, игрушки… — Она подняла большие печальные глаза на Древницкого и тихо добавила: — Я такой никогда не видела.
— А деньги зачем? Тебя послали за покупками?
— Нет, я Христа ради просила. Мамка больная, работать не может, лежит…
— Отец?
— С войны пришёл без руки.
— Где он сейчас?
— А спит. Соберёт милостыню, напьётся, придёт домой, шумит, а потом спать…
Древницкий повёл девочку в магазин. Посадил у стены на стул, подошёл к прилавку. Вернулся с пакетом, протянул ей пирожное, сказал:
— Съешь, и пойдём кормить маму. Как тебя зовут?
— Катька, а мамку Дарьюшка. Это мне?
Катя сияющими глазами смотрела на пирожное.
— Тебе, кушай.
Узнав, что родители девочки живут невдалеке от вокзала, он взял извозчика. Укутал Катю платком, усадил к себе на колени и прикрыл полой пальто.