Гнев Бога
Шрифт:
– Милый Тиберий, я всегда помнила твою ласку.
– Ты была счастлива со мной?
– Да, каждый день.
– И ты видела меня во сне?
– Всегда видела, и не только во сне.
– А я после наших лет никогда не знал счастья. Только с тобой мне было хорошо.
Агриппине было тягостно и стыдно. Её прелестное белое лицо порозовело, сделав женщину ещё более привлекательной и обворожительной. Он, продолжая держать её руку в своей руке, свободной рукой гладил носилки, трогал её столу, невнятно говоря:
– Я мечтал это сделать…
В речном порту, уже простившись,
– Агриппина, ещё немного побудь со мной.
И он с безумной надеждой глядел на широкий Тибр, моля богов, чтобы они послали бурю, которая задержала бы корабли в гавани. Но день был прекрасный, а Агриппина была нежной и восхитительно красивой. Он не мог оторвать от неё взгляда и страдал от того, что видел её в последний раз.
Когда, наконец, она взошла на корабль, и тот, осторожно всплёскивая двумя рядами вёсел, медленно двинулся вниз по течению реки в составе большого речного флота, Тиберий прощально поднял вверх руки. И так стоял до тех пор, пока корабли не скрылись за речным поворотом. А потом, закрывая концом тоги лицо, залитое слезами, качаясь, как пьяный, Тиберий вернулся в город.
Глава четвёртая
Август неторопливо шёл по длинному пустынному коридору в сторону зала, где обедали его друзья. Теперь после разговора с Тиберием, когда он, по сути, обрёк своего сына Постума на смерть, Август чувствовал стеснение в груди. И всё более и более сомневался в правильности своего решения. Лучшие поступки Агриппы, его смех, уважение к нему, принцепсу, мгновенно вспоминались Августу. И он, ещё утром уверенный в том, что только смерть развратного сына могла предотвратить новую гражданскую войну, сейчас, мысленно увидев его мёртвым, залитым кровью, вскрикнул и остановился, глядя в пол. И не сразу заметил двух сенаторов – Мецената и Гортензия – которые появились у него на пути. При виде их, Август непроизвольно обернулся назад, но коридор был пустынный. И Августа на короткое мгновенье охватил страх. Он вспомнил, как был убит его великий отец Гай Юлий Цезарь.
Вперёд выступил надушенный и напомаженный Меценат, поднял вверх руку.
– Цезарь, прости нас.
– За что я должен простить своих лучших друзей? – сдавленным голосом ответил Август.
– Мы слышали то, о чём ты говорил с Тиберием.
– Вот как! Значит, вы мои самые верные друзья, стояли за дверью?
Он вспомнил, что в списке тех, кто ездил к Агриппе Постуму был и Гортензий. А теперь выходило, что и Меценат с ним заодно. Август, в ярости потрясая кулаками, двинулся на сенаторов
– Да как вы посмели? Вы! Кому я всегда верил больше, чем себе!
Меценат, глянув на Гортензия, пожал плечами и с лицом, полным непонимания: как он оказался здесь?…с гордо поднятой головой отошёл к окну и с интересом стал рассматривать город.
– Останови свой гнев, Цезарь, – раздражённым голосом сказал Гортензий. – Разве опасен тот, кто признаётся в своих поступках?
– Я знаю: ты был на острове у Постума
– Да, и я отметил, что твой сын изменился к лучшему. И рассуждает, как здравый человек.
Август затих и опустил руки.
–Что же вы хотите от меня?
– Чтобы ты, Цезарь, не отдавал нас в руки чудовищу!– крикнул Гортензий.
Меценат оторвался от созерцания города, быстро подошёл к принцепсу, взял его под руку и, словно прогуливаясь, зашагал с ним в сторону зала, добродушно говоря:
– Друг мой, насколько я помню, ты вот уже неделю как пишешь в бане трагедию об Аяксе. Как поживает твой Герой?
– Он бросился на губку, – угрюмо ответил Август.
– И это был смертельный бросок?
– Да
Меценат похлопал в ладоши.
– Браво, друг мой. Я обязательно всем расскажу о твоём великолепном каламбуре.
Август и сам улыбнулся, довольный своей шуткой. И когда Меценат, зорко следивший за Августом, наклонился к его уху и тихим проникновенным голосом сказал: « Цезарь, вспомни, что говорил Феодор Гадарский», то принцепс, всё понимая, ответил:
– Я не знаю такого.
– Он был грамматиком Тиберия.
– Ну и что?
Гортензий Флакк вновь заступил дорогу Августу и яростно гаркнул:
– Феодор назвал Тиберия: грязью, замешанной кровью!
В это время из-за угла коридора вышел Тиберий с перекошенным лицом от гнева и, идя навстречу группе друзей, указывая пальцем на Гортензия Флакка, он быстро заговорил:
– Не ты ли, Гортензий Флакк, известен в Риме тем, что спал со своей матерью!
Это была явная ложь, и все, кто её услышал в эту минуту, понимали, что она была сказана полководцем только для того, чтобы оскорбить сенатора.
Гортензий вздрогнул и закачался, потрясённый обвинением. Он несколько секунд смотрел на стоявшего против него Тиберия, а потом с рычанием метнулся к нему и сунул руку себе под тогу на пояс, где у него висел кинжал. Но Тиберий молниеносным движением перехватил руку сенатора и, словно для пожатия, крепко сжал её пальцами.
– Гортензий, клянусь Юпитером, я не хочу власти. А если к моему несчастью меня заставят её принять, то я ничего не сделаю без одобрения римского народа и Правительства.
Принцепс встал между врагами и, отстранив их друг от друга, заставил каждого из них признаться другому, что сказанное обвинение было ложью. А потом, опершись на руку Тиберия, ушёл с ним в зал.
Меценат осторожно перевёл дух и хотел последовать за Августом, но Гортензий схватил его за плечо.
– Подожди и узнай, что я придумал.– Сенатор вынул из складок тоги широкий кинжал. – После обеда, когда все пойдут в коридор, ты задержишь разговором людей у двери. И едва Тиберий вмешается в толпу, я его ударю в спину… Нет! В грудь!
– Безумец, что ты этим добьёшься?
– Мы восстановим республику!
Меценат с трагичной жалостью посмотрел на возбуждённого друга, пожалел, что рядом нет зеркала, с помощью которого он бы хотел сейчас убедиться в том, что и поза, и выражение лица его, и жест руки – всё делают Мецената блистательным актёром.
– Уволь, Гортензий, меня от этого.
– Ты боишься?
– Нет. Я ничего и никого не боюсь. Но я слишком богат и к тому, же я поэт. А поэты…сам знаешь…
– Дерьмо! – отрезал Гортензий, пряча кинжал под тогой.