Гнев Мегрэ
Шрифт:
Морсан – местечко на берегу Сены, в нескольких километрах вверх по течению от Корбея. Там, в таверне под названием «Старый гарсон», вот уже более двадцати лет супруги Мегрэ иногда проводили воскресенье.
Этот тихий оазис на берегу реки, куда приезжали главным образом рыбаки с удочками, Мегрэ обнаружил во время какого-то расследования.
С тех пор супруги Мегрэ стали там завсегдатаями. Почти всегда им отводили одну и ту же комнату, один и тот же стол для завтрака и обеда – под деревьями на террасе.
– Алло!..
Из книг он вычитал, что некогда в Морсане любили бывать Бальзак и Александр Дюма, а позднее на литераторские завтраки здесь собирались Гонкуры, Флобер, Золя, Альфонс Доде и другие писатели.
– Алло!.. Говорит Мегрэ… Что вы сказали?.. Да, погода прекрасная…
Это он знал так же хорошо, как и хозяйка таверны.
– Наша комната занята?.. У вас есть другая, но не с видом на Сену?.. Ничего… Мы приедем к обеду…
Вот так! Несмотря на Эмиля Буле, они поедут беспечно провести воскресенье на берегу реки.
Контингент постояльцев «Старого гарсона» со временем изменился. Уже редко когда встретишь кого-нибудь из тех, кто бывал там раньше. Одни умерли, другие стали слишком стары для поездок.
Их место заняли другие, такие же одержимые, и они тоже готовились к поездке за много дней.
Было слышно, как они поднимались в четыре часа утра, чтобы между двумя жердями установить на реке свою лодку.
Встречались и иные постояльцы, более молодые, в основном парочки, владельцы небольших яхт, – эти до часу ночи танцевали на веранде под звуки магнитофона.
Мегрэ спал, хотя слышал пение петуха, шаги тех, кто уходил на рыбалку, и проснулся только в девять часов.
Около десяти, когда они, глядя на обгоняющие друг друга паруса на реке, кончали завтракать, мадам Мегрэ тихо спросила:
– Может, ты посидишь с удочкой?
У него не было с собой ни удочек, ни снастей, они остались в их маленьком домике в Мен-сюр-Луар, но он всегда мог взять их у хозяйки.
Чего ради адвокат стал бы убивать своего клиента? Известны случаи, когда человек убивал своего врача, убежденный, что его неправильно лечили… Наоборот – случай редчайший. Мегрэ помнил только историю Бугра…
Эмиль Буле слыл человеком отнюдь не агрессивным… У него не было оснований обвинить своего адвоката в том, что тот предал его, ибо он ни разу не был осужден и его карточка сведений о судимости была девственно чиста…
– Выбирайте удилище, какое вам по душе… Снасти в стенном шкафу, а червяки для наживки где обычно…
По узкой тропинке они прошли вдоль берега, выбрали в тени около засохшего дерева местечко, и судьбе было угодно, чтобы через полчаса Мегрэ поймал уже штук пятнадцать плотвичек. Если бы он запасся сачком, то, возможно, вытащил бы из воды голавля весом никак не менее ливра, [1] который
Правда, потом поплавок словно застыл. Жена читала иллюстрированный журнал, время от времени поднимала голову и смотрела на Мегрэ с дружелюбной улыбкой.
1
Ливр – старинная французская мера веса.
Обедали они в своем уголке и, как всегда, под взглядами любопытных, которые глазели на них, а потом принимались шушукаться. Неужели шеф уголовного розыска не имеет права, как все люди, провести воскресенье за городом и, если ему того хочется, поудить рыбу?
Мегрэ снова пошел на берег реки, но ничего больше не поймал, и они с женой уехали шестичасовым поездом, битком набитым горожанами, возвращавшимися в Париж.
Поужинали они холодным мясом, глядя сквозь сгущающуюся тьму на полупустые улицы, на дома напротив, где в некоторых окнах уже начали зажигаться огни.
Буле не проводил воскресные дни за городом. Его кабаре работали все семь дней в неделю, а он был не такой человек, чтобы оставить их без присмотра. Что же касается трех женщин, то вряд ли у них появлялось желание покидать свою маленькую Италию на улице Виктор-Массе.
В понедельник, в девять утра, Мегрэ зашел на набережную Орфевр, чтобы убедиться, что ничего нового нет, и без четверти десять такси доставило его на улицу Пигаль. Траурное извещение с черной каймой было прикреплено на решетке «Лотоса». Такое же висело на двери «Голубого экспресса» на улице Виктор-Массе.
Около дома, который еще недавно служил жилищем Эмилю Буле, толпился народ. Время от времени кто-нибудь один или несколько человек сразу отделялись от толпы и входили в дом, дверь которого была задрапирована крепом.
Мегрэ поступил, как и другие: подождал своей очереди у лифта, где уже чувствовался удушливый запах цветов и воска. В гостиной горело множество свечей, возле гроба в черных костюмах стояли Антонио, мсье Резон и старый метрдотель, которого у Буле считали почти членом семьи, из соседней комнаты доносились рыдания женщин.
Мегрэ пожал руки, вышел на улицу и остановился в толпе. Он узнавал людей, которых видел в кабаре усопшего. Наверное, здесь собрались все его служащие; женщины на высоченных каблуках выглядели утомленными, и в их глазах, казалось, сквозило удивление, что они видят утреннее солнце.
– Народу-то, а? – коротышка Луи Бубе, тоже в черном костюме, потянул комиссара за рукав с таким видом, будто гордился столь многолюдными похоронами. – Они все пришли…
Он хотел сказать – хозяева всех парижских кабаре, в том числе кабаре Елисейских полей и Монпарнаса, музыканты, бармены, метрдотели…