Гнилое яблоко
Шрифт:
Внизу Отум коротко ругнулся. Миико примирительным тоном заговорил с ним, и внутри меня шевельнулся болезненный страх. Через секунду Отум уйдет, забрав с собой Миико. А я останусь. Один.
(что в этом случае? Миико и так уже не мой; ничего не изменится)
(я останусь здесь, как все, кто не убежал вовремя)
Я слетел по лестнице – не очень-то тихо, зато очень быстро; схватил кроссовки и в носках вылетел за дверь. Наверху скрипнула кровать матери, но было уже поздно помешать мне уйти.
В поле видимости Отума я остановился обуться. Отум наградил меня безмолвным презрением.
Мы вышли со двора –
Дома провожали нас пристальными взглядами окон; матовые стекла непрозрачны, будто заклеены изнутри черной бумагой. Под ногами мягко похрустывало битое бутылочное стекло. Один раз за высоким забором тоскливо завыла собака; мы замерли, но больше собака не подавала голос.
Вскоре мы достигли пустыря, чье безобразие надежно прикрывала темнота, и только разбросанные клочья бумаги тускло светлели. Я никогда не был на пустыре ночью и избегал появляться днем. Где-то здесь
(не думай об этом)
именно здесь, среди привезенных тысячу лет назад и заброшенных бетонных блоков, усыпанных мусором…
(хватит)
Мое сердце пропустило пару ударов и снова заработало. Не думаю, что мое лицо что-либо отобразило. Это случилось давно. Я никогда не смогу забыть об этом, но к чему вспоминать часто?
Разбитая дорога за пустырем поднималась в гору. Когда мы покинули границы Рареха, мне стало чуть легче. Я до сих пор не мог до конца поверить в собственное бегство. Я так долго планировал побег, а в итоге спонтанно ушел без всякого плана. Меня потрясла собственная готовность в самую обычную ночь, пришедшую вслед за дождливым днем, бросить все и без сожалений ринуться в никуда. На секунду отчаянно захотелось вернуться, снять с себя одежду, лечь под одеяло и закрыть глаза. Забыть об Отуме и связанных с ним странностях, медленно засыпая, а утром окончательно осознать, что все мне только привиделось.
Я задрал голову и посмотрел в небо. Оно было синее, с черными разводами туч, готовых выплеснуть на нас дождь. Этого еще не хватало. Впрочем, не сахарные, не растаем.
Стоило мне подумать о дожде, где-то далеко в темноте прозвучал громовой раскат – прогромыхал, как жестяная бочка, катящаяся по крутому каменистому склону. Меня снова охватило предчувствие, теперь еще более острое: я никогда не вернусь в свой город, в свой дом, если можно называть домом то, что всегда ощущалось настолько чуждым.
В любом случае плевать, как там все пойдет. Уходя – уходи. И я ушел.
2. Забегаловка
Спустя час мы все так же шагали сквозь темноту, не прерывая взвинченное молчание, и я понял, что, если я сам не спрошу, куда мы идем, мне никто не скажет. Было влажно, прохладно и неприятно в целом. Может быть, неприятно от близости Отума, который шел рядом со мной, отделяя от меня Миико. Я чувствовал его всей кожей – Отума, не Миико, и не хотел чувствовать,
Я осознал, что именно это злит, если не выразиться сильнее, в Отуме – он ведет себя так, словно все вокруг в его собственности. Он решил, что мой Миико принадлежит ему, и теперь это действительно так. И что это за имя – Отум? Никогда не слышал такого прежде.
Кусты вдоль дороги, казалось, таили непонятную угрозу. Ненавижу темноту. Она вызывает ощущение, как когда делаешь что-то не то (дрочишь, например) и вдруг понимаешь, что кто-то смотрит на тебя, и как ни пытаешься внушить себе, что это лишь обман со стороны собственного воображения, не веришь; в то же время, это слишком слабый довод, чтобы бросить свое занятие, не обвинив себя в идиотизме. Такое двойственное чувство – тревоги и одновременно осознания ее абсурдности, потому что причин для нее нет.
Наверное, я просто слишком много думаю о всякой херне. Я домашний мальчик, и у меня живое воображение. Вот Миико ерундой не мается – когда папаша тебе периодически вмазывает только на том основании, что он пьяный козел и паршивый псих, становится не до того, чтобы выдумывать себе страхи.
Я посмотрел в сторону Миико, почти полностью заслоненного Отумом. Отум был выше Миико на целую голову. Мне на нос капнул дождь. Небрежно, как будто подозрительность всего происходящего меня вовсе не тревожит, я осведомился:
– Куда мы идем?
– Если тебе жутко на улице ночью, малышка, не стоило вылезать из кроватки.
Я оскалился на Отума.
– Не по твоим ли личным причинам мы сваливаем из Рареха именно ночью?
– Допустим, – не особо уклоняясь, ответил Отум.
Миико напряженно молчал. Я подумал: «Не убил ли Отум кого-нибудь?» Этого вполне можно было от него ожидать. Он из тех, кто таскает с собой нож и каждый день надеется, что сегодня тот пригодится.
– Ладно, – пробормотал я, делая вид, что мне совершенно безразлично, что такое натворил Отум, что ему аж приходится бежать из города. – Так куда мы все-таки идем?
– В Торикин, – ответил Отум. Его голос прозвучал так, словно он сдерживает смех, но было слишком темно, чтобы рассмотреть выражение его лица.
Я споткнулся.
– В Торикин? Вы рехнулись? До него топать и топать!
– Мы рехнулись? – усмехнулся Отум. – Да ты вроде пошел с нами, и никто тебя не заставлял. Так что и ты рехнулся тоже.
После его заявления я впал в подавленное молчание. Теперь вся ситуация казалась еще более настораживающей. Во что я ввязался? Лучшее, что я могу сделать – повернуть назад, бросив Миико Отуму. Миико же сам его выбрал, вот пусть и идет с ним один. Я же во всех смыслах третий лишний, пусть даже Отум и имеет на меня какие-то ему одному известные планы, тревожащие Миико. Зачем я вообще здесь, в окружении этой промозглой темноты, покрытый мурашками от холода? В рюкзаке за спиной болтались бутылка воды, две футболки, трусы, ветровка, джинсы и фонарик, который я не стал доставать сейчас, экономя батарейку. С этим я пойду в Торикин?