Гнилое яблоко

Литтмегалина

– Мягче. Он может позвонить в полицию, – чуть слышно напомнил Миико, коснувшись лица Отума робким взглядом.

– Я и так был мягок, как крем. Бросай трястись. Он не позвонит. Хочешь, пошли. Там дождь как раз зарядил по полной. И кто-то ныл, что устал. Не я.

Миико бессильно кивнул. Я со злостью посмотрел на Отума. Он потянулся через прилавок и включил маленькое красное радио возле кассового аппарата. Оно заорало вовсю, вдарив по нашим барабанным перепонкам, и Отум быстро подкрутил регулятор громкости.

– Чего застыли? – спросил Отум, выдвигая пластиковый стул возле одного из столиков и плюхаясь на него. Свой мокрый рюкзак он бросил перед собой на стол.

Я занял место напротив Отума. Затем сел и Миико, придвинув стул ближе ко мне, что я отметил с затаенным ликованием. Было так приятно вытянуть усталые ноги и наконец-то немного согреться. Миико вздохнул, закрывая глаза, и почти сразу я почувствовал взгляд Отума на своем лице – неприятное ощущение, словно что-то скользкое поползло по щеке. Я поднял голову и враждебно (менее враждебно, чем мне бы хотелось) уставился на него. Отум усмехнулся, и я почувствовал себя неудачником. Это была игра на выносливость, но я не успел разобраться в ее правилах и проиграл.

Я отвернулся и посмотрел на серые плитки пола. Скомканная салфетка, застрявшая под ножкой соседнего столика, такая же ядовито-розовая, как и ее одинокая подружка в салфетнице на нашем столе (странный выбор цвета для подобной забегаловки). Чуть дальше расплющенный комок жвачки. Больше ничего. Снова я остро ощущал взгляд Отума, но, стоило мне посмотреть на него, он притворялся, что не помнит о моем существовании.

Несмотря на бессонную ночь, сонным Отум не выглядел. Он сосредоточенно слушал радио (что надеется услышать?), постукивая по столику кончиками ногтей. Длинные, его ногти были остро заточены, как и клыки. Массивный серебряный перстень на указательном пальце привлекал внимание. Серебро потемневшее, что придавало перстню древний вид… То, что я принял сначала за абстрактный узор из изгибающихся линий, оказалось головой лисы.

По радио кто-то хриплым голосом начал рассказывать об аварии на 128-м шоссе. Я вслушался. Тупой водила уснул за рулем и врезался в основание моста. Какой-то дальнобойщик из ранних пташек вызвал скорую, но ко времени ее приезда человек был уже мертв.

– Интересно, куда он так торопился, что ехал всю ночь? – пробормотал я, но меня никто не слушал. Миико, натянувший кепку на лоб, казался погруженным в сонный ступор; Отум все так же топтался пальцами по столешнице, судя по остекленевшему взгляду, закопавшись в ворох своих сомнительных мыслей. Ритмичный звук, с которым ногти ударяли по покрытому клеенкой пластику, бил меня по нервам.

Местные новости закончились, и зазвучала унылая песня, слушать которую с недосыпа было особенно муторно.

Отум волновался. Он не показывал этого, но на дне его зрачков искорками вспыхивало беспокойство. Некоторое время он сидел, будто выжидая чего-то, затем встал. Он прошелся по кафешке, явно что-то высматривая. Затем вышел на улицу.

– Что ты там делал? – спросил я, когда минуты три спустя он вернулся.

– Ссал. А ты взялся присматривать за мной? – огрызнулся Отум.

– Да нет, – ответил я. – Это ты взялся присматривать за мной.

– Х-х, – усмехнулся Отум. – Даже так.

– А что, разве нет? – спросил я, пытаясь казаться спокойным.

Миико распахнул свои светло-карие, с золотистым блеском, глазища и по-детски наивно посмотрел на нас из-под красного козырька.

– Вы ссоритесь? – спросил он.

– Нет, – сказал я.

– Нет, – ответил Отум, откинувшись на спинку стула.

Так мы просидели минут сорок. Миико больше не закрывал глаза, вероятно, не решаясь оставлять меня с Отумом без пригляда.

Наконец притащился наш приятель толстяк, натянувший заношенные джинсы, и, заняв место за прилавком, неодобрительно покосился на работающее радио. Вслед за ним явилась сонная девушка с кудрявыми каштановыми волосами, которая подошла к нашему столику и вручила нам тоненькую папку меню. Платье девушки выглядело так, словно его сшили из бумаги.

Экономя скудные средства, я выбрал самое дешевое, что было в наличии – пирожок и кофе. Сомневаюсь, что у Миико вообще были при себе хоть какие-то деньги – он в жизни своей больше пятидесяти ровенов за раз не видел. Прежде, чем я успел предложить ему что-нибудь из меню, Отум заказал тарелку супа для Миико и мясо для себя («Можно не жарить», – подумал я ехидно).

Приняв заказы, кудрявая девушка уныло поплелась за прилавок, в закуток, который здесь считался кухней, и мы услышали, как хлопает дверца холодильника и с плеском бежит из крана вода.

– Где у вас телефон? – спросил Отум у толстяка, подойдя к прилавку расплатиться.

– Нет у нас телефона, – буркнул в ответ толстяк.

– Да ладно, – не согласился Отум. – Везде есть телефон.

– Вот везде и звони.

– Если хочешь, чтобы я сломал здесь что-нибудь, продолжай, – огрызнулся Отум.

Толстяк посмотрел на него с такой ненавистью, что даже бешеный пес отпрыгнул бы, но не Отум.

– Где телефон? – снова спросил Отум. – Слышь, меня раздражает, что ты ничего не понимаешь с первого раза.

– Там, – сказал толстяк угрюмо, указывая на низенький шкафчик позади себя.

Нагло протиснувшись за прилавок, Отум выгреб телефон из шкафчика и отсоединил провод.

– Эй! – крикнул толстяк.

Игнорируя его, Отум прошел к дверям, воткнул провод в телефонную розетку справа от них и вышел вместе с телефоном.

– Ты куда? – запоздало осведомился толстяк.

– Пусть он поговорит, – тихо сказал Миико. – Это личное.

Я посмотрел сквозь прозрачные двери на Отума, медленно шевелящего губами. Вид у него был сосредоточенный и мрачный. С кем и о чем он разговаривает?

– Сиди на месте, Эфил, – попросил Миико.

Отум потер лоб ладонью, как будто у него разболелась голова. Я просто не мог и дальше терзаться неутоленным любопытством. Провожаемый умоляющим взглядом Миико, я пересек тесный зал, толкнул двери и вышел к Отуму, встретившему меня полыхающим яростью взглядом.

– Какая разница, кто звонит, – сказал в трубку Отум. – Вам лучше принять мои слова на веру, если не хотите получить труп. Да. Да. Я знаю. Но пока это ваши проблемы. Четырнадцать. Не двенадцать. Я не знаю, в каком он состоянии.