Гномики в табачном дыму
Шрифт:
Вот о чем думал, стоя перед ним, Бакашвили, — директор всего «пятнадцатишоферной» автобазы, как пренебрежительно говорил Псхулухия.
А генеральный директор гремел:
— На что похожа территория базы! Как показать ее комиссии?! Не можешь работать, не умеешь — не надо, никто не неволит!
…Батальон готов был к атаке. Бойцы затаив дыхание слушали командира. Бакашвили ободрял их перед боем, перед трудным боем, но не повышал голоса, не бил себя кулаком в грудь, говорил, как обычно, спокойно, словно с одним человеком. И ни
Утром Бакашвили пораньше пришел на автобазу. Все пятнадцать машин были там, но ни одна — на своем месте, шоферы оставили самосвалы где кому вздумалось. Захламленный двор базы и вправду выглядел неприглядно.
Бакаша достал из сейфа запасные ключи и аккуратно поставил машины в ряд, потом предупредил механика не выдавать наряды — всех шоферов направить к нему.
Наконец заявились на работу и водители.
— Почему вчера на субботник не вышли, львы мои? Просил же вас, — деликатно поинтересовался Бакашвили.
— Не начинай, Бакаш-джан! Один выходной у нас и то работать заставляешь? — опередил других бригадир.
— А то мало работаем.
— С семьей побыть не дадут, детям порадоваться.
Водители зашумели.
…Если не заставим умолкнуть дзот, не пройдем дальше!
— Кто пойдет, львы мои? — спокойно спросил Бакашвили.
— Я уже пошел, что тут толковать! — откликнулся любимец командира Шалва Эскванджия.
— Иди!
— В момент заткну ему глотку, так его перетак… — И Эскванджия во мгновенье ока выкатился из окопа, короткими перебежками приблизился к дзоту.
В глазах остальных бойцов была обида и недовольство.
— Не могу же я всех послать? — сказал Бакашвили политруку и, передернув плечами, примиряюще добавил: — Чего коситесь? Мы все пойдем в атаку.
Эскванджия, не попав гранатой в амбразуру, закрыл ее грудью.
— Вперед! — скомандовал командир. — Вперед, львы мои! — И первым кинулся в атаку.
Приказ был ни к чему.
«Что-то изменилось, что-то происходит с людьми, — подумал Бакаша. — Чем иначе объяснить такое — ни во что не ставить старшего! Просьбу старшего не то что по его положению, по возрасту и то следует уважить, если не абсурдная, конечно…»
— Вы не явились на субботник, зато вместо вас заявился генеральный директор и при всех крыл и поносил меня. Пятнадцать гусей, говорит, не вверил бы тебе — посмел мне сказать. За что вы так со мной, львы, почему подвели?..
— Брось! Нашел из-за кого переживать, — снова опередил товарищей бригадир. — Не знаешь, что он за подонок!
— Ладно, львы мои! Уберем территорию сегодня! Иначе не получите наряда.
Шоферы притихли, переглянулись.
— Сначала работа, потом уборка… С цементного звонили, возмущаются, почему машин до сих пор нет, — сказал бригадир.
— Не уберете, наряды не получите. И машины чтоб вот так, на свои места ставили, в последний раз предупреждаю. Для чего
— За простой самосвалов Псхулухия еще сильнее взгреет тебя!
— Я сказал, не уберете, не дам наряда. Ясно?
— На заводе нас ждут!
— Мне мебель перевозить. Ты же обещал!
— Сначала работа — потом уборка, и двор расчистим, и машины поставим в ряд, — пообещал бригадир.
Шоферы оглянулись на него и сразу все смекнули.
— Хорошо, верю вашему честному слову!
Стемнело, Бакаша покинул автобазу, хотя ни одна машина не вернулась. Потому еще ушел, не дождался шоферов, что боялся: пристукнет кого-нибудь, не выдержит. Ушел от греха подальше. Знал, до утра остынет, отходчивое было у него сердце. Но как быть с порядком, с дисциплиной?! Во всем и везде нужен порядок. Если сам не разумеешь, пусто в башке — оглядись, прислушайся — радио, телевидение, газеты кричат о дисциплине, о порядке! А на улицах? На улицах, по которым носятся его славные шоферы, его львы? Плакаты красуются, и все о том же: порядок, дисциплина — везде и во всем! Эх, львы, львы!
Утром на территории автобазы он застал привычный беспорядок. И снова предупредил техника, чтобы послал к нему всех водителей. Не скоро, но появились наконец.
Бакашвили молчал — не знал, с чего начать. Молчали и шоферы. Ни один не извинился. И тут, как назло, зазвонил телефон.
— Почему задерживаешь машины, Бакашвили! Почему?! — орал в трубке Псхулухия.
— Дело было. Я должен был…
— Дело! На заводе цемент ждет, братец! Когда я втолкую тебе, что каждая минута задержки равносильна измене.
…Рапорт.
Заснул на посту — в караульной будке. Не слышал, как пробрались мимо него немецкие разведчики. Проснулся от взрыва склада боеприпасов… Нанесен большой материальный урон… Потеря живой силы. Передать дело в военный трибунал…
Бакашвили разорвал рапорт. Почувствовал на себе изумленные взгляды комиссара и других офицеров.
— Расстрелять! — отчеканил он.
Тот выстрел и по сей день звучит в ушах. В какой адский грохот не попадал он после того — и в зоне артподготовки оказался, и рядом с грохочущими «катюшами» стоял. Но тот одиночный выстрел из винтовки по сей день не дает покоя…
Шоферы воспользовались замешательством директора и пошли к машинам. Самосвалы один за другим прогрохотали через ворота.
Бакашвили постоял во дворе, огляделся по сторонам и принялся убирать. Что только не валялось в ремонтных ямах! Каждая была свалкой изношенных шин, всякого хлама. Ребята из соседних дворов в «партизаны» играли в этих канавах. В них не то что гестапо, черт не сыскал бы маленьких партизан.
Бакаша выгреб утиль из одной ямы, потом из другой. В третьей находился «штаб», и ребята стали просить дядю Бакашу не трогать ее, но он разъяснил им, что местоположение штаба следует менять, а то враг засечет их, и они перебрались куда-то еще.